В июне 1990-го я возвращался то ли ещё из Ленинграда, то ли уже из Петербурга в Москву поездом за 17...
В июне 1990-го я возвращался то ли ещё из Ленинграда, то ли уже из
Петербурга в Москву поездом за 17 рублей 50 копеек. В салоне было душно,
закрытые окна позастревали. В поисках глотка кислорода я дошёл до самого
последнего вагона, в тамбуре которого оказалась к счастью начисто выбита
задняя торцевая дверца. Я высунулся, вдохнул свежего воздуха, сел на
порожек, снял тапки и принялся болтать босыми ногами над убегающим вдаль
железнодорожным полотном. Стояла тёплая белая ночь, мимо проносились
уснувшие цветочные луга, стройные хвойники и безвестные полустанки.
Вскоре нарисовалась какая-то девушка, тоже пришедшая за воздухом. Она
присела рядом, и мы поехали, как крокодил Гена с Чебурашкой, любуясь
светлыми ночными просторами и весело болтая над шпалами уже четырьмя
босыми ногами. Девушка возвращалась через Питер из Иерусалима. Я люблю
историю, и как оказалось дофига знал об этом городе, но все мои сведения
устарели лет эдак на две-три тысячи. «А что там теперь на таком-то
месте?» — спрашивал я заинтересованно, а она весело смотрела на меня,
как на придурка из машины времени.
К середине пути мы сидели всё на том же порожке крепко обнявшись и
сплетя ноги над убегающими рельсами — немного похолодало. На очередной
станции наш скорый поезд всё-таки остановился, и какая-то бабка на
перроне вдруг шуганула нас воплем «Эттто что за порнография!»
Мы посмотрели друг на друга и поняли – действительно, порнография.
Сколько с тех пор меня не носило по планете всеми видами транспорта,
этот потрёпанный питерский поезд с вышибленной задней дверью так и
остался для меня навсегда самым счастливым…