Сорокалетняя тетка снимает в баре студента, приводит его к себе домой Ну, как полагается, выпили, поцеловались...

Советские люди в Турции на отдыхе.90-95% отдыхающих в отелях Турции в 2007 — русскоязычные россияне,украинцы. Смотреть на них часто интереснее, чем ходить в зоопарк. Параштрихов из своих наблюдений:БРАТКИнаколки, бритые затылки, обращения "братан, я возьму вилочку, угу? ","братишка, послушай" — все это заставляет поверить, что в жизни есть нетолько работа в офисе. "Бригада/бумер" существуют и увидеть игроков этихпьес озлобленного пролетариата можно именно здесь. Не отличаютсякорректностью или умением казаться воспитанными. Как правило, являютсяработниками "органов" или "братками" ("органы" и "братки" одинаковохамовиты).БЛ...Ау, мужья/парни, отправившие своих жен/девушек в Турцию и ушедшие взагул по случаю свободы!!! Знайте, Ваши жены от Вас Н_Е о_т_с_т_а_ю_т!!!))) Уже в автобусе, везущем в отеле, состоялись договоренности сдевочками, кто к кому идет вечером на "мартини" из дьюти-фри. А вотеле.. По оставшимся Турки-аниматоры работают почти "на износ".Заменяют, так сказать, мужиков наших. В темные углы во время дискотекилучше не заходить (нетрезвый турок может перепутать Вас с девушкой изМосквы).БОЧОНКИВидели женщину килограммов на 140, войну с целлюлитом проигравшую ещелет 20 назад? Одевшую обтягивающие вело/шорты и намазавшую лицо кричащейкосметикой? Противно/похотливо хихикающую на насмешливые/корявыекомплименты турков? И потерявшую остатки тормозов сознания от своей"обворожительности"? Эх, цирк тут отдыхает... А если сюда добавитьбесплатного алкоголя из бара отеля. Гете не знал таких глубин падениянравственности, как устраивают эти тетеньки из российской глубинки.ГОМО СОВЕТИКУСоблаять подошедшую посмотреть на ассортимент обеда ("Ты куда безочереди, ну мы же тут стоим, а, посмотри какая?"), сходить 2 раза наужин и 2 раза на обед ("бесплатно же, надо еще покушать"), вынести изстоловой в пластмассовой бутылке "спиз...е" вино, с утра занять лежак укромки моря + лежак у бассейна и НИКОМУ его не отдавать (сам/сама лежитна нем только час в день) и т.д. Таких не много, но они забавны своейспешкой растолкать локтями, съесть и выпить по максимуму (но "чегобесплатному пропадать, а?"), вынести тайком на три копейки, украсть изхномера тапочки и халат.РУССКОЯЗЫЧНЫЕ АНИМАТОРЫну их труд сравним с тяжкими буднями рабочих потогонных фабрик вМалазии. Платят им часто по 100 долл. в месяц (и на те кидают). Частоэто студенты, которых ВУЗы отправили "на практику". Среди нихвстречаются весьма хорошенькие девушки )))ТУРКИИмеют, обманывают и презрительно обсуждают все, что движется и говоритна русском языке. Внешне умеют играть в приветливых таких гостеприимных.БЕЗРАЛИЧНЫЕ/БУХАЮЩИЕуставшие от жизни на работе, здесь эти люди ОТДЫХАЮТ. Примечательны тем,что не стоят в очередях, тихо и спокойно радуются дням с солнцем итеплом. Любят выпить в меру, греясь на солнце с бокалами вина/виски.Видны по беззаботному выражению лица.ГУЛЯЙ ДУШАпредставители берновской игры (Эрик Берн – психоаналитик, основатель"теории игр", кто не знает) "А Как мы гуляли!". Прыгнуть из окна отеляв бассейн, пропить свой годовой бюджет, купить вертолет на 2 часа (чтоблетал у отеля с огромным полортнищем надписью "Завидую. Путин"). И т.д.ТАК гуляющих видел только жителей Российской Федерации.

Советские застойные времена. Московский авиационный институт. Идетпредзащита докторской. Соискатель — преподаватель из какого-топоволжского авиационного вуза.Так как МАИ — ведущий ВУЗ, то на факультете имелся собственныйдокторский Ученый Совет. Для приезжих считалось хорошим тоном пройтипредзащиту на какой-либо подходящей по профилю кафедре МАИ.Итак, доклад закончен. После тщательного его обсуждения началосьнеобычное — завкафедрой, Генрих Великий, начал поднимать каждогоперсонально и спрашивать:— Есть докторская или нет?Единогласно признали — есть!— Тогда, ученый секретарь -зачтите характеристику с места работы!Оп — па, приехали! Последний абзац, на полстраницы:…Нечистоплотен в отношениях с женщинами и т. д и т. п.Ужас, скандал! С такой характеристикой не то что к докторской — кстудентам нельзя допускать. Вспомните партком, местком и иныепсевдоидеологические органы!Оказалось, у парня три любимые женщины. Он их всех холит и лелеет,прекрасно к ним относится — но не женится. А каждая из этих прекрасныхдам желает стать единственной, причем супругой! Отсюда шум и гам на всюавиационную деревню…Генрих еще раз спрашивает-есть докторская или нет? Помявшись, решили -есть.— Тогда я сам дам соискателю характеристику!Парень благополучно защитился, уехал к себе, скоро получил профессора.Хэппи энд.Случайно я потом видел оба варианта этой характеристики. В новомотсутствовал последний абзац. Вместо него стояло одно слово — Жизнелюб.Точка. И чуть ниже — Генрих Великий, подпись и на полстраницы егонаучные регалии и премии..Генрих был не только Велик, но и Мудр!Учитель, мы помним Вас!

Советская власть всегда учила нас любить угнетенные народы. А особенноона учила любить негров. Я и любил их всем сердцем, пока не сталстудентом первого курс филологического факультет БГУ.Каждое утро меня будил грохот там-тамов, пение негритянского хора икрики неизвестных мне экзотических птиц — Дэвид на всю мощность врубалсвой "Panasonic".— Ты, что офонарел, Дэвид? Шесть часов утра!— Мне не хватает звуков родины, Юрий.В общежитии университета советских студентов подселяли кстудентам-иностранцам, в основном выходцам из развивающихся стран Азии иАфрики. Считалось, что общаясь в быту, мы будем ненавязчиво прививать имнаши социалистические ценности. Так я попал к Дэвиду, и знакомое,столько раз слышанное на политинформациях иностранное слово "апартеид"перестало быть для меня пустым звуком и приобрело черты пугающейреальности.Центральную и большую часть нашей комнаты занимала роскошная тахтаДэвида, с трех сторон ее окружали массивные шкафы, образующиесвоеобразные отдельные апартаменты. В этих апартаментах и обретался,царил черный человек Дэвид О Хара из Урганды. Я же ютился у самых дверейна оставшемся свободным крохотном пяточке, где с трудом умещалась моясиротская железная кровать с панцирной сеткой и тумбочка с вещами. Стеныукрашали портреты многочисленной дэвидовской родни: бабушек и дедушек,дядюшек и тетушек, племянниц и племянников — бывших для меня, впрочем,на одно лицо.Дэвид не был лучшим представителем своей расы — здоровенным атлетом сперекатывающимися под черной лоснящейся кожей буграми мышц. Это былочахлое существо с короткими, рахитичными кривыми ногами, сильновыпирающими ягодицами, впалой грудью и толстенными губами-грибами.Такими, с кольцом в носу, любят изображать дикарей-людоедов нашихудожники-карикатуристы.Себя Дэвид считал аристократом (он принадлежал к правящей в их страненародности), меня же относил к плебеям. Он принимал горделивую позу:— Мой папа — личный повар Его Превосходительства. Ты будешь сельскимучителем, Юрий, а я буду министром культуры и экономики...И зимой и летом в комнате непрерывно работали два калорифера, нагреваявоздух до состояния тропического пекла.— Не смей открывать окно, Юрий — у меня насморк.Я только разводил руками.Раз или два в неделю Дэвид приводил проституток. Обычно двух. Одной емупо какой-то причине было мало. Одна из проституток обязательнонапивалась и среди ночи начинала лезть ко мне. Я пытался уснуть подбуханье барабанов и бессмысленный женский смех. "А эти ребят изку-клукс-клана не так уж и плохи," — думал я.Естественно, после таких ночей я сидел на занятиях с красными отнедосыпания глазами, слабо что соображая. Латинские окончания на доскеплавали и пускались в хоровод. Мне хотелось одного — спать.Однажды Дэвид притащил из комиссионки чугунный бюст Ильич весомкилограммов эдак на семь. И обойдя в задумчивости комнату, приладил егона хлипкую полочку у изголовья моей кровати. "Он так похож на нашегоглавного бога," — пояснил он.Мало того, что зловещая тень доброго дедушки по жизни не давала мнедышать свободно, теперь материализовавшись в виде чугунного болванчика,он угрожал самому моему физическому существованию. Каждый вечер, спасаясвою голову, я низвергал Ильича на пол, и каждое утро Дэвид воздвигалего обратно на импровизированный постамент.Существование в стране победившего социализм не было для Дэвида сахаром,и все обиды внешнего мир он вымещал на мне:— Я сделал открытие, Юрий.— Какое, Дэвид?— В Союзе существует расизм. Я был в странах капитала, нигде, нигде наменя не показывали пальцем, не называли черномазым, обезьяной,головешкой, нигде не толкали и не щипали в транспорте, не натравливалидетей, — говорил Дэвид, гневно раздувая широкие ноздри. — Вы всерасисты. Ты, Юрий, расист.Вскоре я обнаружил свою тумбочку выставленной в "блок", на ее месте вкомнате красовался новенький холодильник минского завода.— Место только для белого, — сказал Дэвид и, довольный собственнойшуткой, похлопал ладонью холодильник по боку.Я помнил о своих бедных родителях (да и на завод, честно говоря,возвращаться не хотелось) и долго терпел столь вопиющее ущемление моихчеловеческих прав, прав белого человека. Но, в конце концов, моетерпение лопнуло и я восстал.Как-то раз я вернулся из библиотеки совершенно очумелый, с единственнымжеланием — прилечь. Меня ожидал сюрприз: на моей кровати сидела ряжаяголая девка. Чудовищно чмокая и чавкая, она жрала макароны и запивалапивом из импортной жестяной банки. Ее бесстыжие глаза смотрели на менясовершенно равнодушно.— Ты, вообще, кто?— Я Галя.— Ты, Галя, откуда выпала?— Из "Свислочи"."Свислочь" — бар, построенный финнами на берегу одноименной речки ислуживший местом интернациональной студенческой тусовки, притягивалсамых прожженных дам.— Я ушла от мужа, парень... Дэвид сказал, что я могу пожить у него.— Ты могла бы одеться, Галя?— Я не нашла свою одежду.— Ты, что пришла так?— А то я помню.Это была последняя капля. Я кликнул на помощь из соседней комнатыбывшего сокурсника Иванова, уже полгода как отчисленного за "хвосты" итихо пропивавшего остатки своего имущества, и мы стали вытаскивать шкафыДэвида на балкон и швырять их прямо вниз с шестого этажа вместе с егобарахлом, его книгами и его клопами. Шкафы падали и раскалывались сжутким грохотом под одобрительные возгласы и крики многочисленныхнаблюдателей, облепивших окна соседних общежитий. Один. Два. Три... Яхотел было отправить следом и портреты черномазой дэвидовской родни. Ноплемя смотрело на меня со стен строго и внушительно, и я передумал.В деканате я обрисовал всю серьезность сложившейся ситуации замдекана.Он выслушал меня, внимательно глядя поверх очков, потом неожиданно ловкодля своей хромоты выскочил из-за стола и принялся двумя руками трястимою ладонь:— Ну ты молодец! Молодец! Эти иностранные студенты совсем распоясались.Управы на них нет. Давно бы их надо поставить на место. Они думают, еслиони платят деньги, то могут творить, что угодно.Замдекана отпустил мою руку и заковылял назад к столу.— Знаешь, в прошлом году мы подселяли к этому Дэвиду пятерыхпервокурсников — троих пришлось отчислить, одного забрали родители, одинсейчас лечит психику... Что делать с тобой, я пока не решил... — тут онна мгновение задумался и добавил с сожалением: — На нашем факультете такмало парней... — Попробуй продержаться еще месяц.Вечером того же дня меня предупредили: вся ургандийская община собраласьв нашем общежитии. От них можно было ожидать чего угодно...В холле на нашем этаже было просто черно — человек тридцать, не меньше,все племя. Они громко, возбужденно кричали между собой и размахивалируками. Они пришли мстить белому человеку.Я обречено шел по коридору, провожаемый испуганными взглядами сокурсниц.Я поравнялся с черной, орущей массой и — не замеченный ни кем — прошелмимо. Я зашел в комнату: Дэвид не обратил на меня никакого внимания. Неотрываясь, он смотрел в телевизор. Показывали выпуск последних новостей:в Урганде произошел государственный переворот, Его Превосходительствосвергнут и казнен, против его сторонников развернуты массовые репрессии,в столице идет бой. Камера дергалась — любительская съемка — и отрывчатофиксировала внимание: волнами бегущие куда-то толпы темнокожих людей,пожары, трупы на улицах города, боец в камуфляже, яростно строчивший изкалашникова через пролом в стене, — кадры из различных горячих точекпланеты так удручающе похожи.После всего произошедшего Дэвид сильно сдал, осунулся. Он даже,казалось, потерял цвет: его кожа из иссиня-черной превратилась впепельно-серую. Он не слушал музыку, не разговаривал. Часами он молчапросиживал на своей тахте, глядя в одну точку, или внимательно слушал поприемнику передачи французского радио, детально освещавшего события вбывшей колонии. От былой гордыни не осталось и следа, это былпотерянный, испуганный человек в чужой, враждебной ему стране, которомунужно было возвращаться в свою — еще более враждебную и опасную.Моя злость на Дэвида бесследно исчезла, по-человечески мне стало жаль его.Однажды вечером я взял бутылку водки и подсел к соседу:— Давай выпьем.Дэвид не шелохнулся.Я открыл бутылку, разлил по стаканам, нарезал хлеб.Черная, со светлой ладошкой, рука потянулась к стакану.Мы чокнулись и выпили молча. Да и о чем было говорить?Так же молча мы повторили эту процедуру еще несколько раз и прикончиливесь "пузырь".Наутро я уехал домой на каникулы, а когда через неделю вернулся, тоДэвида уже не застал.На следующий учебный год меня поселили с арабом из Ливии. Но это ужесовершенно другая история…юрковецyurkovets@tut.byКогда я узнаю из новостей об очередном перевороте в Урганде, то думаюс тревогой: как там мой Дэвид? Поднялся ли он к вершинам власти врезультате политических катаклизмов и получил искомый портфель министракультуры и экономики или, оказавшись в глубокой оппозиции, партизанитгде-нибудь в раскинутых джунглях экваториальной Африки.Ау, Дэвид! Если случайно прочтешь эти строки, черкни пару слов. Ладно?юрковецyurkovets@tut.by

Непонятки, или испорченный телефон.В свое время друзья-студенты подрабатывали на ремонтах. В данном случаеотделывали они какое-то кафе в Сестрорецке, и произошел несчастныйслучай. У них была странная конструкция лесов(хотя, может, так и должнобыть, я не спец). В общем, стояли там невысокие подмостки, а на нихкозлы. Сооружение оказалось неуйсточивым, и в один далеко не прекрасныймомент что-то сломалось. Моя знакомая упала с 5 метров на кучу битогокирпича, проехавшись лицом по стене. К счастью, пострадала не оченьсильно: лицо поцарапано, легкое сотрясение, могло быть гораздо хуже.Узнали мы об этом по телефону. Фраза была следующая:— Она зачем-то пошла в лес с козлом, и там с этого козла упала. Зачем ейв лесу козел, не понимаю.

Историей #4 за 29.01 навеяло... Рассказывала мне об этом одна знакомаядама.В годы молодости она увлекалась альпинизмом и вместе с целой толпойоднокурсников как-то отправилась в горы. Не то на Кавказ, не тона Тянь-Шань — не помню, да и не сильна я в географии... Короче говоря,по окончании похода она вернулась в Москву, а несколько парней почему-торешили задержаться в каком-то высокогорном ауле с богатой и древнейисторией. Ниже этого аула резко испортилась погода, всякий транспортходить перестал, и парни поняли, что вовремя они домой не попадути значит, в институте будут неприятности (с посещаемостью у нихв те времена было очень строго). Ребята пошли в местный сельсовети передали по телефону телеграмму в Москву, на адрес моей знакомой:"Попали в буран. Сообщи в деканат".Когда они вернулись, она показала им пришедшую телеграмму, которуюхранила, как величайшую ценность. На бланке стояло: "Поймали барана,сообщи, где канат".