К вопросу о фамилиях (Разумеется, вспомнилось после прочтения истории про профессора М Е Бель от 20...

Студент мединститута говорит приятелю:— Вчера впервые был на вскрытии.— Как врач?— Нет, как труп, блять!

Настоящий студент — это не тот, кто спрашивает, какой экзамен он сегодня сдает, а тот, который спрашивает: "А какой экзамен я сейчас сдал?"

Зашли мы намедни с другом в студенческую столовую, решилиперекусить.Естественно,студенты народ небогатый, сообразили только попаре винигретов и паре пирожков с яйцом и луком.Заметив некоторое сметение во взгляде соседа, я поинтересовалсяо причине, на что он мне ответил:— Ну что это за пирожки с яйцом?! Вот у моем мамы пирожки -что надо, откусишь — яйца вываливаются.

Эта история началась в новогоднюю ночь 1990 года в студенческом лагереМАИ, расположенном в бывшем родовом имении семьи Гончаровых вподмосковном городе Ярополец.Огромный старый дом, в котором некогда гостил и сам Александр СергеевичПушкин, нынче был полон веселящехся студентов. Провожать старый год мыначали, наверное, с полудня. Поэтому, то что происходило ближе к вечеруя припоминаю довольно смутно. Помню только какую-то пухленькую кудрявуюстудентку с большим бюстом и хитрыми глазами, которую я безуспешнопытался поймать, а она все время ускользала, прячась за колоннамитанцевального зала, увесистыми глухими портьерами... Я бегал за ней назаплетающихся ногах, пока не свалился где-то в глухом углу дома и незаснул пьяным молодецким сном.Проснулся я посреди ночи от невыносимой жажды и пронизывающего холода. Ялежал на полу в пыльном чулане и аж вскрикнул от ужаса – прямо надо мнойстояла страшная мужиковатая баба. Один глаз ее был прикрыт, а второйзлобно косил на меня. В правой руке она держала толстую палку и то лигрозилась ею, то ли протягивала мне. Я разом протрезвел, сел начетвереньки и прислонился спиной к стене. Стена попятилась, оказавшисьдверью, и я вывалился в из чулана. Коридор был пуст, мрачен и темен. Егоосвещала лишь тусклая лампочка, в свете которой я к радости своейувидел, что страшная баба была всего только бронзовой скульптурой,запертой в чулане. А палка, которую она сжимала в руке, была не тосвитком, не то картой, которую она протягивала зрителям. Я тихонькозатворил дверь в чулан и убежал к своим приятелям, веселящимся в другомконце усадьбы.На многие годы я забыл про страшную бронзовую бабу, но жизнь – штукапричудливая. Оказавшись в 2001 году на блошином рынке в Берлине, ябродил влоль торговых рядов, с интересом рассматривая старые патефоны,канделябры, гравюры, пока не наткнулся на столик букиниста, рядом скоторым стояли два кованных сундука со старыми книгами. Совершенно безовсякой цели, исключительно из любопытства я начал рыться в сундуках,перебирая ветхие книги, и среди прочего мое внимание привлекла небольшаятетрадь, исписанная красивым калиграфическим почерком. Я стал листать ееи вдруг среди неизвестных мне немецких слов увидел знакомую фамилию«Гончаров», а несколькими строками ниже «Екатерин». Я заинтересовалсяэтим и немного поторговавшись, купил эту тетрадь за несколько немецкихмарок. После мой друг Филип Керстен помог мне ее перевести.Тетрадь оказалась дневником молодого берлинца, помощника итальянскогоскульптора Чаречелли, открывшего свою мастерскую в Берлине. Судя подневниковым записям, скульптор был жутким бабником, плутом и мошенником,словом, человеком веселым, способным поразить воображение скромного,привыкшего к порядку немецкого мальчика.Приключения скульптора могли бы составить недурной приключеченскийроман, но за неимением места позвольте остановиться лишь на однойистории, близкой к теме нашего повествования. Случилось так, чтоангличане, завладев канадской провинцией Квебек, решили поставитьпамятник адмиралу Нельсону в городе Монреаль и объявили конкурс. Нашитальянский герой, прослышав об этом и почуяв большие деньги, купилнесколько тонн бронзы и быстро сваял памятник – одноглазый английскийадмирал указывает на что-то своим матросам вытянутой вперед рукой, вкоторой зажата свернутая в свиток морская карта.Несмотря на ловкость и нахальство, скульптор проиграл конкурс и оказалсяна грани разорения. Он уже подумывал о том, чтобы сбежать домой вИталию, но его спас случай: русский дворянин Гончаров заказал ему статуюВеликой императрицы Екатерины. Чаречелли запросил огромный задаток,получил его и на скорую руку переделал невостребованного Нельсона вЕкатерину. Увидев безобразную статую, Гончаров пытался отказаться отскульптуры и получить свои деньги обратно, но тщетно — не даромЧаречелли слыл плутом. Словом, Гончарову пришлось везти свою страшнуюбронзовую бабу в Россию.Позже за обедом я рассказал эту историю своему другу, беззаветномупушкинисту Дмитрию. Он ужасно разнервничался и рассказал мне, что ужечитал про эту историю в письмах самого Александра Сергеевича Пушкина. Ондаже показал мне эти письма в последнем томе собрания сочинений великогопоэта. Приведу здесь отрывки.Из письма Пушкина генералу Бенкендорфу от 29 мая 1830 года:«Генерал. Прадед моей невесты некогда получил разрешение поставить всвоем имении памятник императрице Екатерине II. Колосальная статуя,отлитая по его заказу из бронзы в Берлине, совершенно не удалась. Ужеболее 35 лет погребена она в подвалах усадьбы. Несмотря на уродливостьэтой статуи, он [Гончаров] ею дорожил. Он боялся, уничтожив ее, лишитьсятакже и права на сооружение памятника. »Далее Александр Сергеевич просит генерала Бенкендорфа дать разрешение напереплавку статуи, а также сохранить за г-ном Гончаровым правовоздвигнуть памятник Екатерине II, когда у того появятся средства.Прочтя это письмо, я уж было подумал, что моя страшная ярополецкаязнакомая никак не могла быть тем самым памятником, но не делайтескоропалительных выводов, господа, и прочтите следующее письмо.Из письма генералу Бенкендорфу от 8 июня 1832 года:«Генерал. Два года тому назад господин Гончаров, дед моей жены,собирался расплавить колоссальную статую Екатерины II. Я посовестился ипожалел уничтожить ее ради нескольких тысяч рублей... »Словом, похоже, что новогоднюю ночь 1990 года я провел с бронзовойзнакомой Александра Сергеевича Пушкина.Игорь Левицкий (www.levitski.com, igor@levitski.com))

Зачетку моего друга — Сашки — держал в руках лично, посему все — правда.В МАТИ учились студенты разные. Многие — из солнечных теплых кавказскихреспублик, где снег — невидаль. Поэтому такой студент на лыжах — зрелищежалкое и ничтожное. Но ходить-то на физру надо. Иначе зачета не видать.Но Сашка, хоть и русский, но воспитанный, по причине проживания на Кавказе,в гордом, независимом стиле, этот предмет решил игнорировать, после первогоже занятия, где корова на льду в сравнение с ним ыглядела бы Плисецкой.Подошло время сессии.Встал исконный вопрос — "Что делать?".Умудренныепрошлым опытом старшекурсники посоветовали решить проблему традиционно.Дескать, он (препод), в "Пельмешке" у Таганки всегда откушиватьсоизволяет, а посему бери два флакона водки, и — вперед.Сказано — сделано. Сашка водку взял, и в часовой перерыв помчался в этустоловку. Действительно, преп стоял за столиком и, задумчиво глядя в окно,поглощал пельмени. Сашка собрался с духом и, подойдя и извинившись, чтопрерывает трапезу, одним духом изложил положение дел, и предложение поповоду разрешения данной проблемы. Преп все это время внимательно егослушал с недонесенной до рта вилкой с наколотой пельмениной, и продолжалсмотреть в окно. Когда Сашка закончил и замер в ожидание высочайшегорешения, тот, не меняя позы, задумчиво проговорил — "Зачет, говоришь...Ну, наливай". Сашка засуетился, принес стакан... "Почему — один?" -спрашивает преп. "Со мной будешь." Делать нечего. Притащил он второй.Достает зачетку. "Это — потом", — спокойно говорит преп,— "наливай".Налили, выпили, закусили. Сашка опять зачетку протягивает. "Успеем.Наливай". Короче, уговорили они на двоих по бутылке. Преп — доволен,улыбчив,весел.. Давай зачетку",— говорит. Сашка на нужной странице раскрыл,через стол протягивает. Тот взял, достал ручку и, как ему дали зачетку,так в ней и написал предмет, зачет и подпись. Сашка довольный.Поблагодарил, раскланялся и убежал. Прибегает в институт. "Ну что,подписал?" — спрашиваю. "Ага!" — отвечает и мне показывает.Я впервые увидел, чтобы в зачетке все вверх ногами было написано!На экзаменах у всех препов брови недоуменно вверх ползли, когда онисраницу открывали, но уже через минуту раздавалось хмыкание, и лицоозарялось понимающей улыбкой.