Студент мединститута говорит приятелю: Вчера впервые был на вскрытии Как врач? Нет, как труп, блять!

Настоящий студент — это не тот, кто спрашивает, какой экзамен он сегодня сдает, а тот, который спрашивает: "А какой экзамен я сейчас сдал?"

Зашли мы намедни с другом в студенческую столовую, решилиперекусить.Естественно,студенты народ небогатый, сообразили только попаре винигретов и паре пирожков с яйцом и луком.Заметив некоторое сметение во взгляде соседа, я поинтересовалсяо причине, на что он мне ответил:— Ну что это за пирожки с яйцом?! Вот у моем мамы пирожки -что надо, откусишь — яйца вываливаются.

Эта история началась в новогоднюю ночь 1990 года в студенческом лагереМАИ, расположенном в бывшем родовом имении семьи Гончаровых вподмосковном городе Ярополец.Огромный старый дом, в котором некогда гостил и сам Александр СергеевичПушкин, нынче был полон веселящехся студентов. Провожать старый год мыначали, наверное, с полудня. Поэтому, то что происходило ближе к вечеруя припоминаю довольно смутно. Помню только какую-то пухленькую кудрявуюстудентку с большим бюстом и хитрыми глазами, которую я безуспешнопытался поймать, а она все время ускользала, прячась за колоннамитанцевального зала, увесистыми глухими портьерами... Я бегал за ней назаплетающихся ногах, пока не свалился где-то в глухом углу дома и незаснул пьяным молодецким сном.Проснулся я посреди ночи от невыносимой жажды и пронизывающего холода. Ялежал на полу в пыльном чулане и аж вскрикнул от ужаса – прямо надо мнойстояла страшная мужиковатая баба. Один глаз ее был прикрыт, а второйзлобно косил на меня. В правой руке она держала толстую палку и то лигрозилась ею, то ли протягивала мне. Я разом протрезвел, сел начетвереньки и прислонился спиной к стене. Стена попятилась, оказавшисьдверью, и я вывалился в из чулана. Коридор был пуст, мрачен и темен. Егоосвещала лишь тусклая лампочка, в свете которой я к радости своейувидел, что страшная баба была всего только бронзовой скульптурой,запертой в чулане. А палка, которую она сжимала в руке, была не тосвитком, не то картой, которую она протягивала зрителям. Я тихонькозатворил дверь в чулан и убежал к своим приятелям, веселящимся в другомконце усадьбы.На многие годы я забыл про страшную бронзовую бабу, но жизнь – штукапричудливая. Оказавшись в 2001 году на блошином рынке в Берлине, ябродил влоль торговых рядов, с интересом рассматривая старые патефоны,канделябры, гравюры, пока не наткнулся на столик букиниста, рядом скоторым стояли два кованных сундука со старыми книгами. Совершенно безовсякой цели, исключительно из любопытства я начал рыться в сундуках,перебирая ветхие книги, и среди прочего мое внимание привлекла небольшаятетрадь, исписанная красивым калиграфическим почерком. Я стал листать ееи вдруг среди неизвестных мне немецких слов увидел знакомую фамилию«Гончаров», а несколькими строками ниже «Екатерин». Я заинтересовалсяэтим и немного поторговавшись, купил эту тетрадь за несколько немецкихмарок. После мой друг Филип Керстен помог мне ее перевести.Тетрадь оказалась дневником молодого берлинца, помощника итальянскогоскульптора Чаречелли, открывшего свою мастерскую в Берлине. Судя подневниковым записям, скульптор был жутким бабником, плутом и мошенником,словом, человеком веселым, способным поразить воображение скромного,привыкшего к порядку немецкого мальчика.Приключения скульптора могли бы составить недурной приключеченскийроман, но за неимением места позвольте остановиться лишь на однойистории, близкой к теме нашего повествования. Случилось так, чтоангличане, завладев канадской провинцией Квебек, решили поставитьпамятник адмиралу Нельсону в городе Монреаль и объявили конкурс. Нашитальянский герой, прослышав об этом и почуяв большие деньги, купилнесколько тонн бронзы и быстро сваял памятник – одноглазый английскийадмирал указывает на что-то своим матросам вытянутой вперед рукой, вкоторой зажата свернутая в свиток морская карта.Несмотря на ловкость и нахальство, скульптор проиграл конкурс и оказалсяна грани разорения. Он уже подумывал о том, чтобы сбежать домой вИталию, но его спас случай: русский дворянин Гончаров заказал ему статуюВеликой императрицы Екатерины. Чаречелли запросил огромный задаток,получил его и на скорую руку переделал невостребованного Нельсона вЕкатерину. Увидев безобразную статую, Гончаров пытался отказаться отскульптуры и получить свои деньги обратно, но тщетно — не даромЧаречелли слыл плутом. Словом, Гончарову пришлось везти свою страшнуюбронзовую бабу в Россию.Позже за обедом я рассказал эту историю своему другу, беззаветномупушкинисту Дмитрию. Он ужасно разнервничался и рассказал мне, что ужечитал про эту историю в письмах самого Александра Сергеевича Пушкина. Ондаже показал мне эти письма в последнем томе собрания сочинений великогопоэта. Приведу здесь отрывки.Из письма Пушкина генералу Бенкендорфу от 29 мая 1830 года:«Генерал. Прадед моей невесты некогда получил разрешение поставить всвоем имении памятник императрице Екатерине II. Колосальная статуя,отлитая по его заказу из бронзы в Берлине, совершенно не удалась. Ужеболее 35 лет погребена она в подвалах усадьбы. Несмотря на уродливостьэтой статуи, он [Гончаров] ею дорожил. Он боялся, уничтожив ее, лишитьсятакже и права на сооружение памятника. »Далее Александр Сергеевич просит генерала Бенкендорфа дать разрешение напереплавку статуи, а также сохранить за г-ном Гончаровым правовоздвигнуть памятник Екатерине II, когда у того появятся средства.Прочтя это письмо, я уж было подумал, что моя страшная ярополецкаязнакомая никак не могла быть тем самым памятником, но не делайтескоропалительных выводов, господа, и прочтите следующее письмо.Из письма генералу Бенкендорфу от 8 июня 1832 года:«Генерал. Два года тому назад господин Гончаров, дед моей жены,собирался расплавить колоссальную статую Екатерины II. Я посовестился ипожалел уничтожить ее ради нескольких тысяч рублей... »Словом, похоже, что новогоднюю ночь 1990 года я провел с бронзовойзнакомой Александра Сергеевича Пушкина.Игорь Левицкий (www.levitski.com, igor@levitski.com))

Зачетку моего друга — Сашки — держал в руках лично, посему все — правда.В МАТИ учились студенты разные. Многие — из солнечных теплых кавказскихреспублик, где снег — невидаль. Поэтому такой студент на лыжах — зрелищежалкое и ничтожное. Но ходить-то на физру надо. Иначе зачета не видать.Но Сашка, хоть и русский, но воспитанный, по причине проживания на Кавказе,в гордом, независимом стиле, этот предмет решил игнорировать, после первогоже занятия, где корова на льду в сравнение с ним ыглядела бы Плисецкой.Подошло время сессии.Встал исконный вопрос — "Что делать?".Умудренныепрошлым опытом старшекурсники посоветовали решить проблему традиционно.Дескать, он (препод), в "Пельмешке" у Таганки всегда откушиватьсоизволяет, а посему бери два флакона водки, и — вперед.Сказано — сделано. Сашка водку взял, и в часовой перерыв помчался в этустоловку. Действительно, преп стоял за столиком и, задумчиво глядя в окно,поглощал пельмени. Сашка собрался с духом и, подойдя и извинившись, чтопрерывает трапезу, одним духом изложил положение дел, и предложение поповоду разрешения данной проблемы. Преп все это время внимательно егослушал с недонесенной до рта вилкой с наколотой пельмениной, и продолжалсмотреть в окно. Когда Сашка закончил и замер в ожидание высочайшегорешения, тот, не меняя позы, задумчиво проговорил — "Зачет, говоришь...Ну, наливай". Сашка засуетился, принес стакан... "Почему — один?" -спрашивает преп. "Со мной будешь." Делать нечего. Притащил он второй.Достает зачетку. "Это — потом", — спокойно говорит преп,— "наливай".Налили, выпили, закусили. Сашка опять зачетку протягивает. "Успеем.Наливай". Короче, уговорили они на двоих по бутылке. Преп — доволен,улыбчив,весел.. Давай зачетку",— говорит. Сашка на нужной странице раскрыл,через стол протягивает. Тот взял, достал ручку и, как ему дали зачетку,так в ней и написал предмет, зачет и подпись. Сашка довольный.Поблагодарил, раскланялся и убежал. Прибегает в институт. "Ну что,подписал?" — спрашиваю. "Ага!" — отвечает и мне показывает.Я впервые увидел, чтобы в зачетке все вверх ногами было написано!На экзаменах у всех препов брови недоуменно вверх ползли, когда онисраницу открывали, но уже через минуту раздавалось хмыкание, и лицоозарялось понимающей улыбкой.

Волшебное словоЛетнее утро заглянуло в палату одного из госпиталей Нью-Йорка веселымсолнечным зайчиком, который прыгнул на лицо уже немолодой женщины. Отэтого прникосновения она проснулась, приподнялась в постели, и отчаяннозакричала: "Фима!"Дежурная медсестра, подбежав к ней, схватила за руку, нащупывая пульс:— Что с вами, миссис, вам плохо? Сейчас я измерю давление и дамтаблетку. В ответ прозвучало: "Фима!"— Мне кажется, кроме сердца, что-то еще беспокоит больную,— объяснилднем лечащий врач студентам-практикантам, которые пришли на осмотрвместе с ним. "Фима", — как бы соглашаясь, — тихо подтвердила она.— Слышите? — доктор обвел всех многозначительным взглядом. Взглянув начасы, добавил: "Пора больной принять лекарство". Смуглая практикантка сминдальными глазками взяла с подноса стаканчик и осторожно поднесла к еегубам. Выцедив содержимое, женщина благодарно выдохнула: "Фима". Тут жеэто слово почти хором повторили за ней стоящие рядом черноволосаяиндуска и узкоглазый китаец, крепко сбитый парень из Денвера, а такжеуроженка Техаса — будущие врачи, впитывающие в себя новые знания.Вечером, на зов "Фима", женщине тут же принесли микстуру.Спустя несколько дней, когда пациентке стало лучше, медсестра зашла впалату, чтобы сообщить ей о выписке. Сразу же вслед за ней сноваоткрылась дверь и душераздирающее "Фима!" уже здоровым, а потому болеегромким голосом разнеслось по всему отделению... Наконец, ты пришел,Фима, сынок!!!Изо всех ног бросился на крик персонал этого и соседних этажей... Фимастоял возле плачущей матери и сбивчиво рассказывал ей, что он улетал вкомандировку, куда его посылали по службе, да и в отъезде находилсявсего три дня... То же самое он пересказал, но уже на английском,сбежавшимся медикам.Впервые за десять лет жизни в Бруклине*, его маме пришло в голову, чтоне помешало бы ей знать хоть несколько слов на этом языке. Но взглянувна сына, свободно говорившем на нем, тут же отмахнула от себя эти глупыемысли. А зачем? Обошлась ведь и без него... Разве ей не хватаетрусского, идиша и румынского?Вскоре, довольные встречей, сын с мамой спустились на этаж ниже, где ейнадо было еще получить несколько рецептов на лекарства, перед уходомдомой. Ожидая их в коридоре, они услыхали громкий оклик "Фима!" изсоседней палаты. Переглянувшись с мамой, Ефим заглянул туда:— Вы звали меня? Я чем-то могу помочь? — обратился он к лежавшему накровати мужчине, уступая место вбежавшей медсестре.— Нет, — недоуменно покачал тот головой, но, видимо, уловив акцент,переспросил сам:— Извините, — вы случайно не говорите по-русски?— Говорю, — я из Кишинева.— О-о-о! — так оживился больной, что сделал попытку присесть, — самоПровидение послало вас ко мне. Объясните же, что означает слово "фима"?О том, что оно русское, мне вчера при обходе сказал доктор. Ведь стоиттолько произнести его, как все немедленно бегут ко мне...Александр ШапироС конкурса "Правдивого и веселого рассказа"