После выделения в Москве специальной полосы для общественного транспорта опередив все мировые автомобильные...

Одесса есть Одесса. Вместо уничтожения памяника Ленину в соответствии с законом о декоммунизации одесситы конвертировали монумент в первый в мире памятник Дарту Вейдеру, лорду темных сил из «Звездных войн». С бесплатным Wi-Fi, встроенным в голову.

Этой зимой в Челябинске при –30 прошёл конкурс рисунка на асфальте.Рисовали в основном костры и писали «Заберите нас отсюда» и «Мама,я не чувствую рук!»

Советское время.Объявление на одесском вокзале.Внимание пассажирам поезда Одесса — Тель-Авив!Просьба пройти к коменданту вокзала для получения медали"За освобождение Одессы"!

Цыплят по осени считаютМосквичей нигде не любят.Москвичей никто не любит, а больше всего москвичей не любят самимосквичи. (Кто хоть раз наблюдал случайную встречу двух москвичей впровинции, прекрасно понимает, что я имею в виду). Сильнее москвичеймосквичей не любят только питерцы. Но это совсем другая история. Любая икаждая встреча в провинции москвича и питерца становится местнойлегендой и многие века передается из уст в уста.За что и почему люди не любят москвичей? Не знаю.Сколько бы ни пытался я у кого-нибудь добиться ответа на этот простойвопрос — бесполезно. Когда человек начинает не любить москвичей? Скакого возраста? Какие есть для этого предпосылки? Ну ведь негенетически же, в самом деле, не по наследству передается эта нелюбовь?Сколько бы и у кого я про это ни спрашивал, в ответ всегда получалтолько недоуменное пожимание плечами и мутный задумчивый взгляд внутрь.Самое большее, чего мне удалось добиться, это фраза «Ну, понимааааешь...Как бы тебе это объясниииттть...»И всё.Странно. Очень странно, потому что вот лично я прекрасно помню, когдаименно, и почему я стал нелюбить москвичей. Любил ли я их до этого?Трудно сказать. До этого я ведь их никогда не видел.А как увидел, так сразу и понял, что не люблю, и всё.Я так ясно и отчетливо помню этот момент, что при желании даже могувосстановить дату.Впрочем, дата не имеет никакого значения. Мне было шесть лет, почтисемь. Был погожий июньский день, точнее утро, когда калитка во дворраспахнулась от удара ноги, и в проёме появился с лицом мрачнее тучидруган и сосед Колюня Голубев.— Пиздец! Детство кончилось! — вместо «здрасьте» сказал Колюня и злопнул подвернувшуюся на пути одноглазую кошку Муську.— Колюня! Что ж ты так ругаешься?! — возмущенно воскликнула проходившаямимо с помойным ведром бабка Оля.(Тут надо заметить, что возмутила бабку отнюдь не Колюнина манера речи.К этому в деревне все давно привыкли. Даже далеко за её пределами Колюнячислился завзятым матершинником и непревзойдённым мастером крепкогослова. Как и откуда развился в нём этот талант, — неизвестно. Родителиего, тихие спокойные люди, никогда себе не позволяли. Отец, дядька Валя,Колюню периодически за это дело поколачивал. Что, впрочем, не имелоникакого особого эффекта. Не матерился Колюня только пока молчал. Амолчал он обычно недолго. Махнул на это дело Колюнин отец только послетого, как однажды Колюня на спор перематерил бригадира заезжихростовских лесозаготовителей, и выиграл целых пять рублей. Три рубля врезультате батя у Колюни отобрал, а два — не успел. И мы с Колюней навсе два рубля купили в местном лабазе прекрасных ирисок «Золотойключик», оставив в них в итоге все свои молочые зубы).— Колюня! Что ж ты так ругаешься?! — спросила бабка Оля.— Да хули, баб Оль! — сплюнув в кусты, досадно пояснил Колюня. — Как неругаться-то? Прилетели к нам грачи, разъебаи-москвичи!Бабка Оля покачала головой и ушла по своим делам.Про то, что накануне к соседям приехали родственники из Москвы, никакимсекретом в деревне конечно не было. Но делать из этого повод для плохогонастроения? Вот это было странно. Ведь, во-первых, гости в деревневсегда в радость. Во-вторых, гости, тем более из Москвы, это подарки,сладости, и прочие ништяки. И в-третьих, конечно, чем хороши гости? Пригостях тебя лупить никто не будет. Ну, минимум неделю. Добродушие ивсепрощенчество царит в доме при появлении в нём гостей.Так что Колюнино настроение было непонятно.И только я хотел поинтересоваться причиной Колькиного раздражения, каккалитка второй раз хлопнула, и на пороге и возникла эта самая причина.Причина обвела взглядом двор, остановилась на мне, оглядела с грязныхпяток до лохматой макушки, и строго глядя прямо в глаза брезгливо поджавгубу произнесла. Нет, не произнесла. Отчеканила.— Здравствуйте! Меня зовут Светочка!Потом подумала, и добавила, четко, как рубила:— Не Светка! Не Светлана! Не Светланка! Не Светик! А — Светочка! Я — изМаааасквы!Всё. Вот тут, ребята, можно вбивать сваю. Вот в этот момент я отчётливопонял, как же я не люблю москвичей. Хотя в слово «не люблю» трудноуложить всю гамму чувств, которую я в тот момент испытал к этомунедоразумению в розовых бантиках. Самым лояльным было ощущение остройдосады, что это все-таки Колькина родственница. Иначе как было быздорово отловить её где-нибудь за околицей и напихать полные трусыкрапивы. За вот эту вот оттопыренную губу и брезгливо-тягучее"измааасквыыы".Светочка была вещь в себе. Она была всего на год младше нас с Колюней.Зелёное платьишко, розовые банты, белые гольфы и голубые трусики — онався рябила в глазах как старый телевизор со сломаной развёрткой. Длядеревенского глаза, привыкшего к менее разнообразной палитре, уже одинвид её вызывал нравственные спазмы. Стоит ли говорить, что своимповедением Светочка абсолютно соответствовала своему внешнему колориту?Вот теперь стала совершенно понятна причина Колькиного уныния. Егоприставили к столичной штучке с железным наказом: без Светочки — нишагу! Было, как говорится, отчего впасть в отчаяние. Терпеть целое летовозле себя такой подарок судьбы. Конечно, я мог запросто избежатьнеприятной участи. Это ведь была не моя сестра. Но бросить товарища вбеде? Да кто бы я после этого был? Так и стали мы неразлучной троицей.Главная наша задача заключалась в том, чтобы Светочку круглый деньвсячески развлекать и ублажать. Эх, если б это был пацан! Длянормального пацана в деревне занятий — пруд пруди. Но нам досталасьСветочка. И на любое наше самое заманчивое предложение мы слышали всегдаодно и то же.— Слы, а у Петьки свинья опоросилась! Айда поросят смотреть!— Фуууу, парасят! А вот у нас, в Мааасквее, в зоопарке!...— А айда на пруд, купаться?— Фууу, лягушатник! А вот у нас, в Маааскве, в бассейне Маааасква!..И так — по любому поводу. На любое наше самое шикарное предложение мыслышали только неизменное — «Фуууу! …. А вот у нас в Маааасквее!»Ну кто бы, скажите, мог такое вынести? И где-то день на четвёртый я невыдержал и сказал:— Всё. Завтра идём на птичник!Птичник, птицефабрика, был в соседней деревне, у меня там работалатётка. Птичник был шикарным местом, нормальному пацану там было занятийна целый день не переделать. Хошь — иди стреляй голубей из рогатки вкормовой цех. Хошь — в механический, где варят клетки для птиц. Хошь —целый день катайся с дядей Лёшей на тележке между цехами, собираякоробки с яйцами. Короче — отличное место. Но тащить туда девчонку былосовсем уж не по понятиям. А что делать?Ладно. Своё «Фииии!» Светочка сказала только один раз, на подходе кптичнику, когда свежий утрений ветерок нанёс привычное амбре. «Фииии!»— сказала Светочка и заткнула пальчиками носик.— Что — «фииии!»? — тут же отбрил Колюня. — Ты от себя вообще нюхала?Ты же воняешь как... Вот это «фиии»!! А это — не фи, это просто говномкуриным пахнет.И правда, Светочка имела привычку обильно сдабривать свой и без тогосветлый образ ароматом духов «Международный женский день 8 Марта». Яэтот аромат теперь до смерти не забуду. Светочка восприняла слова братабуквально, наклонилась и понюхала платье. То ли смесь духов и куриногопомёта произвёл на неё такое впечатление, то ли вид громадных цехов стысячами копошащихся и кудахчущих кур, но только больше Светочка невыступала. Она ходила с широко открытыми глазами, и беззастенчивоприставала с распросами к птичницам и мужикам в механическом. Колюня вэтот момент чувствовал себя расстрельным зеком, внезапно отпущенным поамнистии на волю. А я себя — простым скромным героем. Это ведь я был тутхозяином. Это моя тётка тут работала, и меня знали как облупленного все,от сторожа до директора. Это ведь от меня зависело, увидит ли Светкаследующее чудо. Уток, к примеру.— Ой! Тут и утки есть?— Да сколько угодно!Короче, нам наконец хоть чем-то удалось ублажить эту столичную фыкалку.Меж тем дело незаметно придвинулось к обеду, мы проголодались.Это была не беда. Мы ведь были на птичнике.Можно было пойти в местную столовую, где две добрые большиетётки-поварихи до отвала накормили бы нас традиционным местным обедом.Куриная лапша на первое, макароны с курицей и яишницей на второе, икомпот. Но это было скушно и неинтересно.Можно было выпросить в той же столовой хлеба и соли, и пойти в цех питьтёплые, прямо из-под куриц, яйца. Это было гораздо романтичней. И мы ужестали склоняться к этому варианту, когда мимо проехал на своей тележкедядя Лёша. В тележке у дяди Лёши стояли фляги. Ехал дядя Лёша внаправлении цеха кормовых добавок.— Свет, ты творог свежий любишь? — спросил я.— Люблю! — сказала Света.— Тогда пошли.И мы пошли следом за дядьЛёшиным экипажем. Во флягах у дядь Лёши былтворог.Куриц ведь кормят не одним только зерном. Им дают разные витамины,добавки, и если внимательно посмотреть на куриный рацион, то чего тамтолько нет. С молокозавода каждый день дядя Лёша привозил флягисвежайшего, белого как первый снег творога. Когда мы дошли, дядя Лёшиуже уехал, и фляги вместе с какими-то коробками просто стояли у входа.Мы открыли первую попавшуюся и стали горстями доставать оттударассыпчатые куски. Кисловатый творог без сахара и сметаны был пресен искрипел на зубах, но Светочка ела с удовольствием, а для нас это входилов программу мероприятия, и было лучшей похвалой.Внезапно её внимание привлекли стоящие тут же коробки. Коробки имеликруглые дырки по бокам и издавали странные звуки.— Что тут? — спросила Светочка.— А.... — махнул рукой Колюня. — Цыплята.— Ой! А можно посмотреть? — загорелась та.— Чо их смотреть? Цыплята как цыплята, — опять пробурчал Колюня.— Ой! Ну пожааалуйста!Я открыл коробку. Надо было видеть, как вспыхнули Светочкины глаза.Коробка была доверху набита желтыми копошащимися комочками.— Ой! А можно потрогать?— Да ради бога.Я зачерпнул из коробки комочек, и посадил ей на ладошку. Светочказачарованно смотрела, как цыплёнок устраивается в её тёплой руке, имлела от счастья. Обойдённый вниманием Колюня тоже решил не отстать,достал цыпленка, и стал поить его изо рта. Восторга заносчивой столичнойштучки не было предела. Она хохотала, визжала и прыгала, держа на каждойладони по цыпленку. Потом остановилась, подумала, и неожиданнозастенчиво спросила:— А можно мне одного с собой взять?И вот тут, товарищи, дьявол дёрнул меня за язык. Распираемый гордыней янебрежно махнул рукой и брякнул:— Да хоть десять! Их всё равно сейчас сварят.Светочка сделала круглые глаза, осмысливая сказанное, и переспросиланедоверчиво:— Как сварят?— Да так и сварят! «Как, как...» Очень просто, — решил проявитькомпетентность Колюня.— Дурак! — сказала Светочка.— Я дурак? — сказал обиженнно Колюня. — А ну пойдём!Он взял её за руку и потащил в цех, куда работницы только что отнеслипару коробок.В цеху стояли и парили огромные, в два детских роста блестящие котлы,куда тётки засыпали, помешивая огромными ковшами, всякие ингредиентыкуриного прикорма. Светочка стояла, широко открыв глаза, когда одна изтёток подняла с пола коробку, открыла, и высыпала в кипяток пищащеежелтое содержимое.Из цеха Светочка вышла бледная, с поджатыми губами, но удивительно — онане плакала. Будь мы поопытней относительно женского пола, это бы нассразу насторожило. Но мы упустили момент, и как следствие — инициативу.А у Светочки тем временем под бантиками уже формировался ПЛАН. Планспасения цыплят. И орудием спасения она выбрала нас с Колюней. Потомучто никакого другого орудия у неё под руками не было.Как она нас подбила на это дело? Я не понимаю. Женщины коварны. Иковарство их не есть следствие опыта, а дадено с рождения. Факт естьфакт. Уже через пять минут мы пыхтя пёрли к дырке в заборе коробку сцыплятами. Беззаботное время социалистического хозяйствования. Ни одномупопавшемуся нам по пути взрослому даже в голову не пришло спросить, кудатри малолетних ухаря тащат коробку, и что в ней. Ну тащат и тащат. Тащат— значит надо. Тем более что меня-то знали в лицо, я там частенькопомогал кому-нибудь что-нибудь куда-нибудь дотащить. Так что мыблагополучно миновали забор, а дальше всё было только делом времени.Через полчаса мы были у себя в деревне. И вот тут остро встал главныйвопрос, про который сразу никто не подумал — а куда девать двестицыплят? Двести — цифра достаточно условная. Может их там было стовосемьдесят, может двести десять, кто знает? Просто считалось, что вкоробку входит в среднем две сотни. Но сколько бы их там ни было, всёравно их было очень много. Нести их к Колюне было нельзя. Оставалсятолько один вариант. Мой двор.Сперва мы доставали цыплят и опускали осторожно на землю. Потом простоперевернули коробку и высыпали. И тут же двор стал похож на поляну сбегающими одуванчиками. От этих одуванчиков рябило в глазах. Постоянныеобитатели двора были в шоке. Петух конечно вышел, гордо выпячивая грудь,но тут же позорно скрылся обратно в сарае и больше носа не казал.Огромный пёс Дружок обреченно лежал возле будки и флегматично наблюдал.По нему ползало с десяток цыплят, склёвывая крошки с усов, ещё с десятоккупалось в его миске. Кот сидел на сарае и обалдело наблюдал сверху.Спускаться он боялся.Результатом нашей операции спасения стало следующее.Меня никогда не били. Просто отец, придя с работы и вникнув в ситуацию,посадил нас с Колюней на лавку, и сказал.— Сами притащили, — сами и будете кормить.О том, чтобы собрать цыплят и отнести обратно никому почему-то даже вголову не пришло.Колюню батя выдрал. Крепко.И только Светочка оказалась как бы ни при чем. Выяснилось, что она,хорошая столичная девочка, просто попала под дурное влияние двух плохихдеревенских хулиганов.И это было обидней всего.Но как бы то ни было, теперь вопрос нашего культурного досуга до концалета был решен. С раннего утра и до позднего вечера мы таскали комбикорми запаривали зерно, толкли стекло и стригли траву. Пилили доски истроили выгородку. Рыли ямы и хоронили трупы.Инкубаторские цыплята плохо приспособлены к выживанию в естественнойсреде. И численность их ежедневно сокращалась. То кто-нибудь случайнонаступит. То пёс ляжет неудачно. То кот задушит просто так. Дляразвлечения.— Ничего-ничего! — смеялся приговаривая отец. — Цыплят по осени считают.И мы считали. Колюня, который до этого не мог и до десяти, через неделюлегко манипулировал десятками и сотнями, считая убытки. Иногда мыссорились и дрались, чья очередь идти купаться, а чья — чиститьтерриторию. И только Светочка жила беззаботно и в своё удовольствие. Номы-то хорошо помнили, по чьей вине и инициативе мы так зажигательнопроводим лето. И потихоньку вынашивали план мести. И если я забывал, тоКолюня напоминал, выразительно потирая себе то место, где ещё недавнокраснели следы от отцовского ремня.К августу поголовье нашей живности устаканилось. Этим, оставшимся, уженичего не угрожало. Из двух сотен осталось тринадцать. Это были уже нежелтые симпатичные комочки. Это были тринадцать грязно-белых агрессивныхмолодых петушков. Мы-то с Колюней знали, что до весны в кастрюлю с супомне попадёт один, ну максимум два. Но Светочке об этом предусмотрительноне говорили.Как-то вечером мы с Колюней сидели на лавочке, наблюдая как цыплятаазартно делят накопанных нами на помойке червей, и Колюня вдруг сказал:— Пиздец. Завтра амнистия. Москвичи сваливают нахуй.Мы переглянулись и каждый задумался о своём.А на следующий день московские колькины гости уехали. И Светочку, такполучилось, я никогда больше не видел. Вот собственно и всянезамысловатая история, которую я решил рассказать вам с единственнойцелью — что б было понятно, как, когда и почему я стал нелюбитьмосквичей.Впрочем, у неё есть и другой конец.В день отъезда у Голубевых царила традиционная для такого мероприятиясуета. Тётя Поля собирала в дорогу подарки и снедь, паковала свёртки,банки с вареньем и медом, и туго завёрнутые в пергамент куски копченогосала.— Ничего не забыть! Ничего не забыть! — повторяла Светочкина мама.Нас то и дело шпыняли, чтоб мы не вертелись под ногами. Но мы всё равновертелись, потому что всеобщая суета втягивает как воронка. Наконец всесобрались, попрощались, присели на посошок, и поехали на вокзал.Московский поезд отходил в восемь вечера. Нас на вокзал конечно никто невзял. Да мы особо и не рвались.В плацкартном вагоне новосибирского поезда царило традиционное вечернееоживление. Пассажиры ужинали. Так у нас принято. Войди вечером в вагонлюбого поезда по всей необъятной России. Вот только что люди сели. И ужеедят. Азартно причем так, словно век не кормлены. Или в последний раз.Вот и Светочкина семья тоже, едва обосновавшись, собралась трапезничать.Светочкина мама выкладывала на стол нехитрую снедь, которую тетя Полясобрала им в дорогу. Хлеб, яйца, соль, сало, помидоры, огурцы, яблоки, инепременная вареная курица в большой картонной коробке, перетянутая длянадежности шпагатом. В это время Светочкин отец нарезал перочиннымножиком хлеб, покрошил крупно овощи, порезал ароматное сало, и наконец,сглотнув набежавшую слюну, ловко поддел шпагат на коробке.— Ой! — сказала Светкина мама и уронила вилку.— Ёб! — сказал Светкин папа и ударился головой о полку.Вместо курицы в коробке сидела дюжина грязно-белых цыплят и удивлённотаращилась на мутный вагонный свет. Потом один их них издал некоеподобие кукареку, растопырил маленькие крылья, и выпрыгнул на стол.Через пять минут пассажиры скорого поезда Новосибирск-Москва весело и сгиканьем, с шутками и прибаутками ловили по вагону разлетевшихся цыплят.В купе у Светочки царило напряженное молчание. Коробка опять былаупакована и перевязана бечовкой. Светочкин папа, растрёпанный видкоторого не сулил ничего хорошего, потёр ушибленую голову, посмотрел наСветочку, и многозначительно сказал:— Ну, Светка!... Ладно! Погоди у меня! — и ещё более многообещающедобавил. — Я с тобой дома поговорю!..А мы с Колюней ничего этого конечно видеть не могли. Мы в это времясидели на лавочке и наблюдали за последним оставшимся на нашем попечениипетушком. Одного мы все-таки в последний момент решили оставить.Тут от соседей донеслись голоса. Это вернулись с вокзала Колькиныродители. Они шумно и весело о чем-то говорили и хлопали дверьми. Колюняприслушался, поёжился, и сказал:— Ох и даст мне батя пиздюлей, когда узнает! Тебе вон хорошо, тебя нелупят.«Может и хорошо. — подумал я. — Но иногда — лучше бы уж лупили».А вслух ничего говорить не стал. Колюня всё равно вряд ли бы со мнойсогласился.

Если выйти с дискотеки в Челябинске и долго смотреть на звёзды, кровь изразбитого носа перестанет идти довольно быстро.