Как-то, когда я еще училась в школе, была у меня компания сомнительного
содержания. И вот, подхожу как-то я к их подъезду, а они, гады, меня с
10 (!) этажа облили водой. А холодно, между прочим, зима была. Ну не
идти же до дома в мокром. Взяла курточку и шапочку, которые по размеру
больше всех подходили, и вышла из подъезда. А навстречу дяденька в
береточке и с сеточками с яйцами в обеих лапках. Дяденька этот меня
увидел, т. е. не совсем меня — навстречу ему шло существо
неопределенного пола в тяжелых ботинках, подвернутых джинсах, бомбере со
свастикой на плече, шапочке-маске натянутой до носа. И как дяденька
увидел всю эту красоту неземную, так сразу сеточки свои и отпустил. От
радости, наверное...
И вот, 1 сентября, 4 курс института. Смотрю — по расписанию математика –
мой любимый предмет, всегда отличные оценки. Сидим с однокурсниками в
аудитории, ждем препода, и тут заходит, конечно, этот самый дядька с
авоськами. Нет, ну на лекцию он без авосек пришел, но сам факт его
появления отправил меня в ступор.
Дядька так оглядел аудиторию и говорит: "Здрасте, я ваш новый математик,
зовут меня Игорь Леонидыч, а вот некоторых из вас я помню". Тут мне
вообще поплохело. Все, думаю, признал меня, плакала моя пятерка. А
дядька добавил: "Некоторые ко мне на подготовительные курсы ходили". Я
обрадовалась, что не меня вспомнили, и стала покорять дядьку своими
знаниями.
Ближе к зиме пришел экзамен. Взяла билетик, а дядька мне и приказывает:
это ты знаешь, это тоже знаешь, это всегда знаешь, это вообще знаешь,
реши вот это, а я тебе пока 5 в зачетку нарисую. Ну я слепила все как
надо, за зачеточкой потянулась, а дядька и говорит: "Хорошая ты
студентка и умная, вот тока я наконец-то вспомнил, где мы раньше
пересекались. Ты, говорит, мне 4 десятка яиц должна. И авоськи
постирать. "
С тех пор мы с ним вообще сдружились. Он даже про должок не вспоминает.

Только до сих пор не ясно: зачем Игорю Леонидовичу столько яиц тогда
надо было?

Звонок в деканат математического факультета. Тpубку беpет замдекана.
Звонящий: Как постpоить угол 50 гpадусов?
Замдекана, пpикpыв тpубку pукой, начинает pазмышлять: "50 гpадусов — это
что-то около одного pадиана..." Потом он стал вспоминать пpо Пи и пpо
длину окpужности... Рядом сидел дpугой замдекана. Он сказал, что
линейкой и циpкулем не постpоить.
В этот момент входит декан. Спpашивают у него.
Декан беpет тpубку: А кто говоpит?
Звонящий: С факультета филологии.
Декан: Возьмите тpанспоpтиp!..

История про случай на военной кафедре. Автор был свидетелем.
На военной кафедре в курсе "Устройство танка" в процессе обучения
используется индивидуальный журнал, с помощью которого студент (курсант)
изучает принципы работы систем и агрегатов танка.
Отчет по заполнению журнала осуществлялся после изучения очередной темы.
Подошел очередной момент отчета. В процессе этого и произошла
рассказываемая история: Майором-преподавателем был вызван для
демонстрации журнала студент, назовем его Рома. При этом Рома изрек
следующую фразу: "Товарищ, майор, а можно журнал не полностью
заполнять?".
Майор ответил вопросом на вопрос: "А ты свою девушку на сколько
заполняешь?". На что студент ответил: "На сколько смогу — на столько и
запоняю!". Не растерявшись, при таком нахальстве студента, майор
резюмировал: "На сколько сможешь, на столько и журнал заполняй! И иди
сюда."

Коллега занимается исследованием, в рамках которого проводил анкетирование студентов первого курса одного из воронежских вузов. Раздал анкетки, объяснил что как заполнять, проблем с заполнением ни у кого не возникло. Последним вопросом анкеты был: "область, в которой Вы планируете стать специалистом _". В одной из анкет нежным женским почерком в этом месте было аккуратно вписано: "Воронежская"...

На старших курсах одногруппник мой, талантливый парень, стал сильно
зашибать. В такие периоды запоев неоднократно совершал экстравагантные
поступки, вроде написания письма Брежневу с требованием ввести сухой
закон. И вот, на почве этого дела у него развилась странная болезнь -
периодически вдруг ослабевали мышцы поясницы, и он брякался
на четвереньки. В первые разы он сильно пугался, а потом приспособился
и даже довольно лихо передвигался по-обезьяньи, тем более, что никаких
болей при этом не испытывал. Сам он полагал, что такой переход в партер
провоцировался разными волнениями. А нервничать ему приходилось много.
Если бы в деканате подтвердились слухи о его запоях, его бы вышибли
к чертовой матери. В этот период, незадолго до окончания мединститута,
абсолютно трезвый, он отправился устраиваться работать на подстанцию
"Скорой помощи", недалеко от станции "Кунцево". Вышел из электрички,
ему долбануло, как обычно, в спину, дальше пошел на трех ногах,
в правой передней держит портфель, но точно, куда идти, не знает.
На площади стоит 03, докторша отзванивается по рации. Он подгребает
к машине, стучит в дверь. Докторша не может понять, откуда звук идет,
открывает, чуть не выпадает на асфальт. Мужик на карачках спрашивает,
как пройти к подстанции. Докторша приходит в себя и говорит, что тому
надо не в "Скорую помощь", а в больницу, тот отвечает, что он не больной,
а врач и идет устраиваться к ним на работу, а что он раком стоит, так это
скоро пройдет. Докторша опять чуть не выпадает, тут из салона фельшер,
который посообразительней, говорит, что ты на подстанцию сейчас не ходи,
наше начальство тебя, горизонтального, не поймет, а мы лучше тебя
подвезем в больницу просто для диагноза. Уговорили, тот влез в салон.
Приехали в приемное больницы 7*, хотели его на каталку положить, он
говорит, вы чего, я ж на этом участке работать собираюсь, чтоб меня,
как жмурика, возили, понесите только портфель, а мне уже лучше. Пошел
на двух ногах, а в дверях, видно, занервничал. В коридор уже гуськом
вошли: впереди докторша, за ней мужик галопчиком, сзади фельдшер
с портфелем. Больные и родственники в коридоре сначала охренели, а самые
смелые старухи заворчали даже, что, мол, не перевелись еще врачи-изверги -
больных как собак водят. Другие — нет, он психический, воображает себя
четвероногим, еще всех, к чертям, перекусает. Ну, фельдшер им вежливо
предлагает заткнуться, потому как этот, на карачках, — врач и, может,
еще всех их лечить будет, а ходит так временно, для дела. Тут все засохли.
Врач приемного, добрый старичок, долго его расспрашивал, осматривал, но
тут, как назло, болезнь опять отступила и не провоцировалась ничем, даже
десятью кругами бега по двору. Старичок говорит, болезнь ваша опасна,
я написал вам, как коллеге, письмо в деканат, чтобы вас от занятий
освободили и, желательно, в санаторий путевку дали. Тот благодарил,
а уходя, посмотрел в письмо — и опять раком встал. В этой бумаге
в деканат стояло:
Диагноз — АЛКОГОЛЬНЫЙ полиневрит.

Из письма отца к сыну-студенту: "Сынок, высылаю тебе десять рублей, как ты и просил. И кстати, десять рублей пишется с одним нулем, а не с тремя"

Чрезвычайно бойкая и шустрая девица сдавала экзамен. Ни хуя не знала. На
экзамен оделась как на праздник: мини-юбка по самое не балуй, декольте,
вызывающий макияж..
А преподаватель был сравнительно молод, стеснителен, но предмет свой
любил и спуску студентам не давал. В аудитории были старинные парты со
скамейками на несколько человек. За одной из таких парт и сидел
преподаватель.
Вытащив билет, студентка тут же пошла отвечать(все равно ничего не
знала) и тесно придвинулась к преподавателю. Тот, смущенный обилием
оголенной женской плоти, отодвинулся. Она придвинулась вновь.
Через минуту скамейка кончилась и он, поставив ей отлично, отпустил ее.

Неудачная шутка.

"Бытие определяет сознание" — сказал очень умный классик. При этом, я бы
добавил — деградация бытия ведет к деградации сознания. Отнюдь не наоборот.
Вряд ли можно представить уголовника, попавшего в интеллигентскую среду
и пишущего диссертацию "О правовом беспределе в России". Скорее наоборот,
профессор-лингвист, попав на зону, "заботает по фене".
В восемьдесят каком-то затертом году мы заканчивали институт.
Наступало лето, а вместе с ним долгожданные военные сборы. Долгожданные
для офицеров кафедры, которые получали возможность "отвязаться" за несколько лет
студенческого пофигизма. В те долгие 90 дней втиснулись 4 года военной кафедры.
Для тех, кто не понимает, поясняю — после сборов сдавали экзамены с присвоением
звания "лейтенант". Те, кто по той или иной причине не сдавал, автоматом
гремели на 2 года службы рядовым СА. Поэтому любые отклонения от устава
расценивались как добровольная явка в военкомат с "сидором" за плечами.
Непривыкшие ходить строем студенты, попав в новую среду, стремительно тупели.
Быстрее всех с катушек слетали отличники. Привычка осмысливать свои действия
разбивалась о гранитную фразу: "Хотите еще два года послужить?"
А еще на сборах хотелось... нет, не есть... а жрать. Безумно и непрерывно.
Больше всех от неудовлетворенного чувства голода страдали худые. Они вообще, как я
заметил, очень прожорливые. У меня был однокашник, с которым мы ладили все 5 лет
обучения. На расстоянии ладили. Были у него некие черты характера, которые
не позволяли мне зачислить его хотя бы в разряд приятелей. Он... как бы это
помягче... несколько невоздержан на язык. Говорил не там где надо... и не тому,
кому можно это слышать. Он потом извинялся, но было неприятно. Звали его
Юра Захаров (изменено). Он был худой и невысокий, как велосипед "Орленок".
Произошла эта история именно с ним. Столь долгое вступление, лишь для того,
чтобы показать, что речь идет не о законченном кретине, а об отличнике и вообще
неглупом человеке, попавшем в чуждую среду.
В солдатской столовой были в ходу алюминиевые ложки. Самые примитивные
ложки, распространенные по всему гражданскому общепиту. Они практически не мылись
и подавались дежурными с засохшими остатками пищи еще основателей этой воинской
части. По примеру служивших в армии студентов, я забрал из столовой ложку
и хорошенечко отдраив, пользовался только ей. Забирал после еды и соответственно
приносил, аккуратно доставая из внутреннего кармана. Однажды после обеда Юрчик
прижал меня в углу и, строго глядя в глаза, спросил:
— Я давно за тобой наблюдаю. Зачем ты воруешь ложки в столовой?
Я опешил. Очевидно, он видел, как я прячу ложку после еды, но никогда не видел,
как я ее достаю. Ничего умного мне в голову не пришло на тот момент, поэтому
я промямлил что-то вроде:
— Да это так... игра у нас.
Юрчик начал меня преследовать. Под его пытливым взглядом я прятал ложку в карман,
а после он подходил ко мне и, настойчиво сверля взглядом, бубнил:
— Скажи, для чего тебе ложки. Я ведь не отстану. Иначе заложу.
Последняя фраза решила судьбу этой, в общем-то недоброй шутки. Я отвел Юру за угол
и, демонстративно оглядываясь, зашептал на ухо:
— Ты знаешь, что у Васьки сестра работает в городской столовке?
Я не знал, есть ли у нашего Васьки сестра, но все, включая Юрчика, знали,
что он местный и родни у него здесь навалом. Я изложил версию, согласно которой
работавшая в курортном городке, где мы служили, Васькина сестра предложила
обмен. Поскольку отдыхающие разворовывают ложки в ее столовой..., а она материально
ответственная..., в общем, меняет она нам уворованные из части ложки на сметану
и колбасу. Вступительный взнос в преступное сообщество — пятьдесят ложек. Если
Юрчик не против, то по мере внесения вступительного взноса он становится
полноправным пайщиком. Этот бред подтверждался в Юрчиковых глазах тем, что иногда
с группой единомышленников после отбоя мы устраивали в казарме обжираловку,
скидывая в общий котел купленное днем в солдатской чайной и присланное из дома.
Юрчик "загорелся". Сглатывая слюну, он складывал и умножал. Он делил ложки
на колбасу и переводил в сметану, попутно уточняя у меня тарифы.
После ужина Юрчик приволок штук десять ложек. В отместку я заставил
их вымыть, заявив, что посуда принимается только в чистом виде. А рабочую часть
нужно оттереть наждаком. Чтобы не было видно следов от солдатских укусов.
На приемку ложек я привлек еще человек пять, потому что одному было скучно.
Мы принимали их у Юрчика и возвращали в столовую отдраенными и блестящими.
А по вечерам, в свободное время, в кустах у забора можно было видеть Юрчика,
склонившегося над очередной партией товара, старательно наяривавшего наждаком.
Когда в столовой, рассчитанной на 200 человек, была надраена четверть
от общего количества ложек, Юрчик пришел за расчетом. Каждая шутка чего-то
стоит. Кому-то нервов, кому-то денег. Наша шутка обошлась граммов
в 400 колбасы из чайной, которую Юрчик заточил в одиночестве на своем рабочем
месте у забора. Для нас это была большая потеря, потому что с деньгами дела
обстояли неважно. Шутку решили прекращать. На однообразную позу драившего
ложки Юрчика за неделю насмотрелись кто хотел. Умственные способности оценили.
А за свой счет приводить в порядок имущество ненавистной столовой не очень-то
и хотелось. Мне как инициатору акции было поручено доложить о ее прекращении.
Юрчик долго не понимал, что происходит и никак не мог поверить, что потребности
провинциальной столовой удовлетворены. Он получил первую оплату и хотел еще.
Бедняга смотрел на меня голодными печальными глазами и умолял принять хотя бы
вечернюю партию ложек. Моя слабость обошлась акционерам в банку сметаны.
Мы начали скрываться от Юрчика. Но увидев любого из нас, он бежал через
плац, хватая за рукава, требовал забрать очередную партию. Мы говорили, что это
была шутка, но он не верил. Становилось тревожно. Нормальным такое поведение
можно было назвать с большой натяжкой. Даже с поправкой на армию.
Мы собрали Большой совет. Пригласили нашего корефана Бориса из отслуживших
студентов, который выполнял функции зам. комвзвода. До того, как его стали
величать "товарищ сержант", пять лет мы его звали просто Боб. Он был старше
нас, и хотя бы в силу этого чуток умнее. Боб сказал: "Решим". И мы успокоились.
После обеда Боб устроил построение. Вялые курсанты, с трудом исполняя команду
"становись", засыпали в строю.
— Курсант Захаров, выйти из строя!
Юрчик сделал несколько шагов и развернулся к взводу.
— Сапоги к осмотру!
Команда повергла Юрчика в траур.
— Боря, а может не надо? — развернулся Юрчик к сержанту.
Боб взревел. Юрчик засуетился и начал стаскивать сапог.
— Переверни!
Юрчик еще раз тоскливо взглянул на Боба и перевернул сапог. Посыпались ложки.
В строю оживились. Ложки в сапоге вызывали недоумение и народ, толкая локтями
друг друга, просыпался.
— Второй сапог, — скомандовал неумолимый Боб.
Опять зазвенели ложки. В строю откровенно веселились.
— Пилотку к осмотру!
Выпало еще пара ложек.
— Надеть сапоги. Ложки в столовую. Бе-е-егом!
Юрчик под недоуменные смешки собрал ложки и убежал в столовую.
— Еще раз увижу, — продолжал Боб, когда он вернулся, — зубами плющить заставлю.
Все ясно?
Юрчик закивал. Мы успокоились. Неудачная шутка закончилась. Никто не пострадал.
А вечером следующего дня, возле умывальника ко мне подошел Юрчик. Глаза
его светились тайной, лицо было загадочно. Руки он держал за спиной.
— Я все понял, — прошептал он, оглядываясь по сторонам: — Нас предали.
Но я буду молчать.
Похоже, в первый раз в жизни он говорил искренне.
— За мной следят, и я не смог взять ни одной ложки.
Я облегченно вздохнул.
— Но теперь я богат, — голос стал торжественным, — Это меньше чем за килограмм
колбасы не отдавай.
Глаза Юрчика озарились светом, и счастливая улыбка разодрала губы. Он еще раз
оглянулся и вынул руки из-за спины. Я ахнул. Юрчик протягивал мне начищенный
до блеска здоровенный полковой половник.

Михаил.

В ВУЗах часто присутствует педагогическая практика ( это когда студентов
отправляют в школы детей учить ). Так вот. Пришел как-то один студент на
урок после жестокой ночной пьянки. Объясняет новую тему. Потом вдруг
замолкает, в полной тишине идет через весь класс к умывальнику,
открывает кран и начинает жадно пить воду... Ученики сочуствовали...

Не знаю, правда это или нет — за давностью лет уже сложно установить
подлинность данной истории. В доблестной Академии им. А. Ф. Можайского
на пятом факультете (не спрашивайте, что это