Брежнев на открытии картинной галереи. Полно народу, журналистов, холуев.
Остановился перед одной из картин. Холуй из-за спины шепотом подсказывает:
— Это картина, Леонид Ильич...
— Да, картина... э... хорошая...
— Это Врубель, Леонид Ильич...
— И недорогая...

Ехал поезд и вдруг остановился. Впереди отсутствовала железная
дорога.
1. ЛЕНИН попросил всех пассажиров выйти, хорошенько поработать
часиков 200 подряд, пока что-нибудь да не придумают.
2. СТАЛИН приказал расстрелять всех пассажиров первого вагона, а
потом и остальных если к утру поезд не двинется.
3. ХРУЩЕВ распорядился, чтобы шпалы сзади перенесли вперед.
4. БРЕЖНЕВ приказал закрыть все окна и расшатывать состав
создавая таким образом впечатление движения.
5. ГОРБАЧEВ решил не делать ничего, но разрешил всем выйти
наружу и громко орать: -У нас нету рельс и даже еды нету в
вагоне-ресторане!!
6. ЕЛЬЦИН быстренько приказал атаковать Росийский Парламент в
надежде, что все скоро забудут об этом дурацком
железнодорожном инциденте.

Ружье для Брежнева

У меня есть друг, оружейный мастер. Мастер он от, руки золотые. Лучшего
знатока оружия я не встречал. Двустволки любит старые, автоматы — новые.
Договорились мы как-то ехать смотреть "Голланд", один дед продавал.
Приезжаю вечером к другу на работу, он собирается: "Погоди, переоденусь
и едем". Сижу, жду, выходит. Батюшки-светы, вот это да! Черный морской
мундир, полковничьи погоны с красными просветами, на рукаве шеврон
морской пехоты.

— Слушай, что за маскарад? Машет рукой:

— Пошли, пошли, в машине расскажу.

Рассказ его обильно пересыпался междометиями и идиомами, их я опускаю.
"На той неделе закрываю вечером мастерскую, вдруг в дверях мужик в
дубленочке, с футляром. Я ему:

— Мастерская закрыта, приходите завтра. Он в ответ:

— Я личный адъютант Генсека полковник такой-то.

— Кого адъютант?

— Генерального секретаря КПСС товарища Брежнева.

И корочки мне в нос — Комитет госбезопасности. Делать нечего, заходим:

— Что случилось?

— Понимаете, были в Завидове, убили кабана. Приехали в Москву, Леонид
Ильич ставит ружье в пирамиду — левый курок не спускается. Любимое
ружье, подарок Хоннекера. Генсек очень расстроен.

Открывает футляр, вытаскивает. Знакомое дело: завод имени Эрнста
Тельмана, машинная гравировка, разные олени-медведи, сверху хром. Орех
принудительной сушки лаком намазан, как соплями. Все блестит и сверкает,
современная дешевка. Ну и Хоннекер! Все это я, конечно, про себя. Думаю
— что могло приключиться? Скорее всего дрянное дерево разбухло и зажало
изнутри курок.

— Ружье намокало?

— Так точно, в Завидове шел снег.

— Мне надо его разобрать.

— Извините, я должен присутствовать и видеть.

Развинтил, снял колодку — так и есть, щечки изнутри коробленные.
Снаружи-то лак броней, вот и поперло внутрь. Полукруглой стамеской
пошире — раз-раз, по стружке снял, кинул масла, собрал. Порядок, все в
ажуре.

— Сколько я вам должен?

— Ничего вы мне не должны. Передайте Леониду Ильичу — ружье в порядке,
ни пуха ему, ни пера.

— Может, есть какие личные пожелания?

— Передайте Генсеку, что я желаю ему здоровья и успехов. Лично для меня,
спасибо, ничего не надо.

Назавтра я с утра заруливаю к мастерской, вижу: стоит черный "членовоз",
и этот полковник вчерашний сидит на лавке, в форме. У меня сердце упало
— не дай Бог, что стряслось! Выскакиваю из машины, он навстречу:

— Не волнуйтесь, все в порядке. Леонид Ильич был очень рад, до полуночи
играл с ружьем, все вас хвалил: "Какой мастер! За пять минут сделал!"
Потом говорит: "Все-таки ты мне врешь. Не может быть, чтобы такому
мастеру ничего не нужно. Завтра утром езжай, узнай и доложи — может, с
квартирой помочь надо или с машиной, или что с работой?" Вот я и
приехал.

— Спасибо, — говорю, — мне действительно ничего не нужно. Квартира у
меня большая, машина новая, заработки хорошие, работу я очень люблю. Так
что не тратьте казенное время.

— Вы, видимо, не очень понимаете мои обязанности. Я личный порученец
Генерального секретаря, выполняю его личные поручения, это и есть моя
работа. Для служебных есть другие адъютанты. Вот, к примеру, бреют
Леонида Ильича утром. Он спрашивает парикмахера: "Что тебе надо? " Тот
просит прописать в Москву троюродного племянника. Генсек мне: "Сделай!".
Я делаю. И так все время. Так что передать товарищу Брежневу?

— Передайте Леониду Ильичу, что я желаю ему крепкого здоровья и успехов
в руководстве страной. Ну, а уж мы за ним, как за каменной стеной.
Извините, мне надо работать.

В обед опять приперся. Чувствую — достает меня мужик. Он, видать, тоже
не дурак, тоже сечет, говорит быстро: "Извините, фотография ваша есть?"
Вытаскиваю из стола, он молча взял, козырнул, "кругом" — и укатил.
К концу дня является опять, со здоровым свертком. Меня от него уже
трясет.

— Я доложил Генеральному секретарю. "Чудной какой-то, — говорит, -
ничего ему не нужно". Потом спросил, какое у вас воинское звание. Как
услышал, что вы всего-то капитан, обрадовался: "Нет, такой мастер не
должен оставаться капитаном. Надо ему полковника присвоить. Делай, я все
подпишу". Я сделал. Вот документы, обмундирование и все прочее.

Я стою, как во сне, корочки листаю. Все верно — моя фотография, фамилия,
"полковник". Только и спросил, как дурак:

— Почему морской пехоты?

— Сегодня пятница, короткий день. Застал знакомых только в ВМФ, а Генсек
ясно приказал — присвоить звание полковника. Вы не летчик и не врач.
Какого же еще "полковника" я мог придумать на флоте?

"Вот, теперь ношу, ГАИ меньше цепляется", — закончил мой друг.

Я слушал рассказ, смешно было и грустно. Без сомнения, порученец
исполнял свои обязанности исправно и даже с блеском, но почему-то
вспомнился другой порученец, давно покойный. На его могиле странная для
многих надпись: "Погиб в бою с частями Советской Армии... 1953 г.".
Летом 53-го, в Подмосковье, он, полковник МГБ, до конца выполнил свои
обязанности, защищая вместе с охраной госдачу Хозяина от штурмующих
армейских частей. Наверно, отлично понимал, что силы слишком не равны и
шансов нет никаких: не убьют сегодня, так расстреляют завтра. Очень уж
много личных поручений было с блеском выполнено. Хреновая должность.

Брежнев в Люксембурге. Ему представляют министра внутренних дел. Брежнев:
— Разве такой маленькой стране, как ваша, нужен министр внутренних дел?
— Но, — отвечает премьер-министр, — ведь когда я был в СССР, меня представили вашему министру юстиции.

Умирая, Брежнев разговаривает с Андроповым:
— Юра, кто же меня заменит?
— Я, Леня!
— А если Политбюро не пойдет за тобой?
— Тогда оно пойдет за тобой...

Брежнев делает доклад. Как всегда, медленно читает:
— Дорогие товарищи немецко-фашистские оккупанты!
В зале гробовая тишина, только слышно, как рты набирают воздух.
Брежнев заподозрил неладное. Вчитывается:
— Ах, вот так. Дорогие товарищи! Немецко-фашистские оккупанты просчитались, напав на нашу...

Вызывает Л.И.Брежнев самого известного скульптора и поручает ему
сваять его (Брежнева) бюст (то бишь — до пояса), который
выражал бы братскую помощь СССР всем остальным странам.
Проходит назначенный срок, Брежнев приходит к скульптору в
мастерскую. Скульптор снимает покрывало со скульптуры. Брежнев:
— Очень похож м-да, только почему у меня две огромные груди?
— Из правой груди Вы кормите страны соц.лагеря, а из левой -
страны кап.лагеря. Очень символично!
— А мой-то народ я чем кормлю?
— Ну Вы же просили до пояса!

После того, как в августе 1968 года высшие чехословацкие
руководители были отпушены из , Брежнев говорит Косыгину:
— какие мировые часы были у Дубчека!
— покажь!

Придумали в СССР новый сорт колбасы. Брежнев решил её отправить на дегустацию в Европу. Через некоторое время приходит ответ: "Товарищ Брежнев — в вашем калу глистов не обнаружено."

Дело было на майские праздники 1984 года. Вспоминаете, да? Брежнева уже нет, Ельцин ещё только будет, над страной тем временем нависла угроза всесоюзной борьбы за трезвость, но народ, к счастью, этого ещё не знает и спит спокойно. Клуб туристов из подмосковного города М. собирается на валдайскую речку Мста — дрессировать новичков на тамошних порогах. Районная газета “За коммунизм” навязывает ребятам в компанию двух семнадцатилетних девчонок — меня и Лильку, будущих абитуриенток журфака МГУ. Мы должны сочинить что-нибудь “патриотическое о боях на Валдайской возвышенности” в номер к 9 мая, и нам даже выданы командировочные — рублей, что ли, по двадцать на нос… У председателя клуба Вити Д. хватает своих чайников и нет ни одного байдарочного фартука, но он зачем-то соглашается нас взять. Лилька не умеет плавать. Это интродукция.

Завязка — типичная. Ну, ехали поездом. Ну, тащили рюкзаки и железо до речки. Ну, собирали лодки. Ну, плыли. Всё это, в принципе, не важно — даже тот забавный факт, что, когда доплыли, наконец, до тех порогов, Лилькина лодка единственная из всех сподобилась, как это называют байдарочники, кильнуться (хотя боцманом специально был назначен самый надёжный ас Серёжа…) Лилю вытащили, лодку поймали, Серёжа сам доплыл… Перехожу, однако, ближе к делу.

Там такое место есть немножко ниже по течению (было тогда, во всяком случае) — очень удобное для стоянки, и все там останавливались на ночёвку. Дрова, правда, с собой везли — по причине отсутствия местного топлива. Народу собралось изрядно — не один наш клуб решил с толком использовать длинные первомайские выходные. Так что палатки пришлось ставить уже довольно далеко от воды. Помню, нас с Лилькой взялись опекать студенты небезызвестного Физтеха долгопрудненского — Оля и два Димы, туристы толковые и опытные. У них была на троих полутораместная палатка, но они ещё и нас приютили без особого труда — колышки только пониже сделали. Нас, девчонок, ребята в середину пристроили, сами по краям улеглись (холодновато ещё в начале мая-то). Палатка раздулась боками… Уснули все быстро и крепко.

Среди ночи просыпаюсь в кромешной темноте от того, что кто-то в самое ухо дурниной орёт: “А ОН ВСЁ ПОДГРЕБАЛ — АЙ ЛЮЛИ, ОЙ ЛЮЛИ!!! И ПЕСНЮ РАСПЕВАЛ — АЙ ЛЮЛИ, ОЙ ЛЮЛИ!!!” Дуэтом орёт — на два голоса. Пытаюсь вскочить — спальник, ясное дело, не даёт. Потом соображаю, что я в палатке, причём в самой середине. В непосредственной близости от моих ушей — только Оля и Лиля. Молча лежат, не спят. И Димки оба ворочаются, заснуть пытаются. Что характерно, тоже молча. Или, вроде, ругаются сквозь зубы — но как-то невнятно: неловко им вслух при девчонках (84-й год же, золотые времена, говорю я вам…:-) А эти ненормальные снаружи всё не унимаются: “В ПОРОГ ИХ ЗАНЕСЛО — АЙ ЛЮЛИ, ОЙ ЛЮЛИ!!! И ЛОДКУ УНЕСЛО — АЙ ЛЮЛИ, ОЙ ЛЮЛИ!!!” В общем, почти до рассвета проорали, благо, в мае, да ещё на Валдае, ночи короткие. Угомонились, наконец.

Утром, часов не то в шесть, не то в семь, просыпаюсь от шума на берегу. Продираю глаза, вылезаю на свет божий, вижу картину: у самой кромки воды наводят шухер два здоровенных верзилы в бушлатах и бескозырках. Выстроили по ранжиру всех, кто им на глаза попался на своё несчастье, и орут до боли знакомыми охрипшими голосами: “Товарищи бойцы!! Поздравляем вас с Международным днём солидарности трудящихся — праздником Первое Мая!! Пролетарии всех стран — соединяйтесь!! УР-РРА-А-АА!!!” Сонный народ подхватывает, даже с некоторым энтузиазмом: “Ура-а!” Верзилы — что бы вы думали — шмаляют вверх из настоящей ракетницы, пожимают всем руки, садятся в байдарку (она делает “буль” и оседает по верхний стрингер) и торжественно отчаливают. Оркестр, гудок, рукоплескания, букеты летят в воду, дамы промакивают слезинки батистовыми платочками…

Немного погодя часть нашей компании тоже отчалила: у Димок у двух зачёт, пропускать нельзя, а то к сессии не допустят. Оля без них, конечно, оставаться не захотела. Мы с Лилькой решили податься вместе с физтеховцами — у нас командировка, нам материал писать. И ещё, помню, присоединилась к нам одна семейная пара: муж в каком-то ящике почтовом работал, там режим строжайший, пять минут опоздания — объяснительную пиши… Благословил нас председатель Витя, а сам со второй половиной клуба остался учить молодняк пороги проходить.
И вот доплыли мы до какого-то города, где железнодорожная станция. Не помню сейчас, как называется, всё-таки давно дело было. Там надо на поезд садиться, чтобы в Москву. Приходим на вокзал (приползаем, вернее — рюкзаки же при нас, и железо это байдарочное), а там таких как мы — полный зал ожидания. И все нервные: на вечерний поезд московский билетов нет, а есть только на утро. Мужики начинают потихоньку психовать: им с утра кровь из носу надо быть в столице. И находят они неординарное инженерное решение: как только подъезжает поезд — штурмуют вагон, оккупируют тамбур, заваливают все двери рюкзаками и — уезжают, стараясь не слушать вопли проводницы. А мы остаёмся — четыре ещё не старые особы женского пола, и с нами две байдарки — казённые, между прочим, клубные. Да ещё свои рюкзаки. И денег только на билеты в общий вагон да на буханку чёрного хлеба и банку джема “Яблочно-рябиновый” осталось. Рябина красная, лесная, джем от неё горький…

Переночевали в зале ожидания на полу: кафельный был пол, жёлтый, как сейчас помню. Подходит утренний поезд, стоянка две минуты. Наш вагон — в другом конце состава. Мимо народ бежит с рюкзаками наперевес, все уехать хотят. А мы стоим возле своей горы барахла, растерялись совсем. Кто знает — тот знает, что такое байдарки “Таймень”, пусть и в разобранном виде. И вдруг…

Вот ради этого вдруг я всё это и пишу. Вдруг — откуда ни возьмись — два эти супостата окаянных, верзилы здоровенные, которые нам прошлую ночь спать не давали. Схватили каждый по две наши упаковки байдарочные и стоят нахально, озираются — что бы ещё такое ухватить. А байдарки клубные, казённые же…

До сих пор — столько лет прошло — а всё ещё стыдно. Вот, каюсь во всеуслышанье и публично: показалось мне на секунду, что сейчас смоются бугаи с нашими вещичками — и поминай как звали. И тут они орут на нас: “Ну что стоите — побежали!”

Добегаем до своего вагона, они запихивают наши вещи, запихивают нас, потом свои рюкзаки бросают, запрыгивают — на ходу уже… Полчаса потом завал в тамбуре растаскивали. Разбрелись по местам, перевели дух наконец.

Вагон плацкартный, билеты у всех без места — пристроились кто куда. Мы четверо, девочки-одуванчики, выбрали боковой столик. Достали банку с остатками джема этого горького, хлеба чёрного чуть меньше полбуханки на куски нарезали, сидим глотаем всухомятку, кипятка нету в вагоне. До дома ой как долго ещё… А супостаты наши, благодетели, напротив верхние полки заняли. “Ложимся, — говорят, — на грунт”. И легли: ноги в проходе на полметра торчат, что у одного, что у другого. Морды распухшие у обоих, красные, носы облупленные — на первом весеннем солнышке на воде в первую очередь носы сгорают. Лежат на локти опираются — один на левую руку, другой на правую, щёки по кулакам по пудовым как тесто стекают… Смотрят на нас сквозь опухшие веки, как мы вчерашним хлебом пытаемся не подавиться, и комментируют: “Да-а, бедно вы, пехота, живёте. То ли дело мы, моряки — у нас и сливки сгущенные, и сервелат финский, и “Саянчику” бутылочка найдётся…” Щёлкнули по кадыкам, подмигнули друг другу и в рюкзаки свои полезли. Сейчас как примут своего “Саянчику”, как пойдут переборки крушить — ой, мама…

А рюкзаки у них, кстати, были — это отдельная песня. Огромные — чуть ли не со своих хозяев ростом. Туда и байдарка разобранная помещалась (железо, наверное, у одного было, а шкура у другого), и всё остальное добро. Тяжеленные… Зато у каждого — только одно место багажа, хоть и явно негабаритный груз. Не потеряешь ничего, в спешке не забудешь… Удобно, что и говорить — тем, у кого духу хватит поднять.
И вот, значит, лезут они в эти свои великанские рюкзаки и достают… Банку сгущённых сливок, батон сервелата и бутылку газировки “Саяны”. И всё это нам сверху протягивают. А 84-й год на дворе, напоминаю в который раз. Заказы, талоны и нормы отпуска.

Вот не помню сейчас — сразу мы на это добро накинулись или всё-таки поломались сначала немножко для приличия… Если и ломались, то, наверное, не очень долго: есть дико хотелось. Навалились дружно, особо не заботясь о манерах… А они на нас сверху смотрят — один слева, другой справа, и такая в заплывших глазах нежность материнская… Картину Маковского помните — “Свидание”? В Третьяковке висела? В таком вот, примерно, ключе.

По дороге они нам ещё песню спели — про то, как “Из Одессы в Лиссабон пароход в сто тысяч тонн шёл волне наперерез и на риф залез…” Так гаркнули, что на переборку облокотиться было невозможно — вибрировала она до щекотки в бронхах. Проводница прибегала выяснять, что случилось. Весь народ, который после кафельного пола в зале ожидания отдыхал, перебудили. А песенка закольцованная, как сказка про Белого бычка. Не перестанем, говорят, пока все подпевать не начнут… Когда по третьему разу поехали — народ смирился, подхватывать стал потихоньку, а тут и Москва, Ленинградский вокзал…

Они ведь нас, обормоты сердобольные, ещё и до Ярославского вокзала дотащили и в электричку погрузили торжественно, ручкой помахали. И с тех пор благодетелей наших я не видела ни разу. И имён даже не знаю. Осталось только в памяти почему-то, что они, вроде бы, ленинградские были, не московские. Но опять же — столько лет прошло, не поручусь.

Вооот... Статью мы с Лилькой написали — омерзительную. Просто до сих пор стыдно вспомнить. Это сейчас я про войну понимаю кое-что — довелось взглянуть, было дело (никому не пожелаю). А тогда — “воды” налили про какой-то памятник, который в одной деревне случайно увидели, вот и весь патриотизм. Я псевдонимом подписалась, Лилька, правда, своей фамилией, ей не страшно было, она уже тогда замуж собиралась… Газета “За коммунизм” тоже довольно скоро сменила девичью фамилию и теперь называется... ээээээ... ну, допустим, "Лужки". Пишет, правда, всё так же и всё о том же…

Полжизни назад дело было, если разобраться, но морячков нет-нет, да и вспомню. Хоть бы спасибо им как следует сказать…

СПАСИБО!!!

Заседание Политбюро. Встает Брежнев и говорит:
— Предлагаю наградить товарища Брежнева орденом посмертно.
Ему говорят:
— Так вы же еще не умерли!
Брежнев отвечает:
— А я его пока так поношу.

Монолог Брежнева на заседании Политбюро (нарушения дикции и
причмокивания добавлять по вкусу)
— Товарищи! Я хочу отметить, что многие из нас начинают страдать
старческим маразмом. Вчера, на похоронах товарища Суслова (кстати,
что-то я его сегодня не вижу?), когда заиграла медленная музыка,
только я догадался пригласить свою жену на танец!

При Сталине убивали, при Хрущеве разоблачали, при Брежневе загнивали, при Ельцине воровали, при Путине решили всё это совместить.

СССР. Приезжает Брежнев в Колхоз. Видит косец сено косит. Подходит Генсек к косцу и говорит:
— Не рационально работаешь, возьми две косы и коси в обе стороны!
Приезжает Брежнев ещё раз. Косец косит двумя косами.
Подходит Генсек к косцу и говорит:
— Не рационально работаешь, повесь на жопу грабли и убирай за собой сено!
Приезжает Брежнев ещё раз. Косец косит. Грабли у косца на жопе, сено гребут. Генсек идет к косцу, а тот удирать... Охрана догнала, привела к Брежневу.
Тот спрашивает:
— Ты зачем убегаешь, я хотел тебе орден вручить!
Косец отвечает:
— А я думал, Вы заставите повесит мне на #уй фонарь и работать в ночную смену!

Жена с мужем смотрят "Джунгли".
Она толкает его в бок — Смотри, Светлаков целуется с Верой Брежневой !
Он — Да нет... Это каскадеры.

Про Зидана и старого профессора…

История эта передается из уст в уста уже несколькими поколениями
студентов истфака Гомельского университета и стала украшением многих
студенческих вечеринок.
Представь себе, уважаемый читатель, помесь Леонида Ильича Брежнева в его
самые смутные и нечленораздельные последние годы жизни (когда весь
советский народ с большим трудом пытался разобраться в речах вождя) и
злобного цербера, с завидным упорством ставящего неудовлетворительные
оценки в зачетки студентов. Представили? Так это преподаватель
психологии Гомельского университета, пенсионного возраста господин с
большими седыми бровями и ужасным характером. Назовем его условно Иван
Иваныч Огурцов.
Как и многие другие «преподы» Гомельского университета, он ленился
отмечать «присутствие» студентов на своих занятиях. Вместо этого наш
Огурцов пускал по аудитории лист бумаги, где присутствующие должны были
запечатлеть свои фамилии. А чтобы чего не вышло «наш мудрейший Иван
Иваныч» в конце занятий оглашал своим «брежневским» баритоном сей
скорбный список, а студенты, услышав сою фамилию, должны были
откликнуться.
Понятно, всенародной любовью Огурцов не пользовался. Из желания
подшутить кто-то из студентов однажды записал в список присутствующих
«Зинедин Зидан». Надо сказать, это был пик популярности великого Зи-Зу.
Два гола в финале чемпионата мира в ворота бразильцев — он был у всех на
устах. Но Иван Иванович даже ухом не повел.
— «Та-а-к, Зи-не-дин Зи-дан». — по-брежневски проскрипел Огурцов.
Все напряглись. — «Зинедин! Болгарин что ли? ». -Аудитория сдержалась.
Нет Зидана. Огурцов еще пожурил, дескать нечего дружков своих
прикрывать.
Так продолжалось полгода. На каждом занятии Иван Иваныч зачитывал
фамилию знаменитого француза и все больше мрачнел, когда никто не
отзывался. Но вот она развязка. Конец семестра — время сессии, последнее
занятие по психологии. Наш «брежнев» в последний раз оглашает список
присутствующих. «Зинедин Зидан»! Нет ответа. Тогда Огурцов сделал полную
драматизма достойную великих актеров паузу и, торжествующе окинув
взглядом аудиторию, прошипел:
— Передайте своему Зидану, ша-а-а он у меня зачет не сдаст!
Вот тут уж все, накопившаяся за семестр студенческое веселье, излилось
неудержимым потоком и никто не в силах был этому помешать.

Старый Советский анекдот

Сын спрашивает отца:
— Папа, а Сталин был хорошим?
— Нет, сын, Сталин был плохим.
— Папа, а Хрущев был хороший?
— Ну, он был лучше Сталина.
— Папа, а Брежнев был хороший?
— Вот он уйдет, я тебе точно скажу.

Вопрос к наркоману:
— Почему всегда так хорошо аплодировали Брежневу?
— Всем нравилось когда он говорил: План Партии — план народа.

Умирает Черненко. Является ему перед смертью дух Брежнева и
говорит:
— Твой срок на этом свете истек, и скоро ты перейдешь в мир иной.
И единственное, что я могу тебе посоветовать — возьми с собой
ложку с вилкой.
— А там что, с этим плохо?
— Да нет... Вот только когда Гитлер по кухне дежурит — серпом
и молотом есть заставляет.

Брежневу дарят футбольный мяч, а он говорит:
— Спасибо за орден, но уж очень на Хрущева похож...