Колечко Приспичило моему приятелю жениться сломя голову в смутном 1991-м Кстати, в то нелегкое время...

Ничто не делает лицо студента таким бессмысленным, как получение билета.

Больше всего повышению студенческих стипендий радуются, как ни странно, акционеры пивоваренных компаний...

Письмо студента-украинца домой:"Вышли сала!!! Здравствуй, мама..."

Хозяин дома:— Я вас не выпущу из комнаты, пока вы не уплатите всех денег,которые вы мне за нее должны!Студент:— Большое спасибо! наконец-то я обеспечен жильем надолго.

Strawberry fields.Когда-то очень давно Паша Краснопольский был моим соседом по даче.Участки принадлежали нашим тещам, мы появились там почти одновременно исразу подружились. Нас многое связывало: оба приехали в Москву изпровинции, рано женились, быстро наплодили детей — через несколько летна даче пасся уже целый выводок, двое моих и трое Пашкиных. Оба не точтобы были подкаблучниками, но уважали жен и не отлынивали от семейныхобязанностей. В том числе копались на огородах.Мне повезло: моя жена относилась к садоводству без фанатизма, тесть итеща им совсем не интересовались. Так что я работал ровно столько,сколько сам полагал нужным. Малину видно среди крапивы — и хорошо. Пашеприходилось туже, на их участке (а участки были старые и большие, по 8 слишним соток) был засеян буквально каждый клочок. Всю осень варилисьваренья, закатывались соления и компоты, зимой все это съедалось,несъеденное раздавалось друзьям, и весной цикл начинался сначала.Половину участка занимала самая трудоемкая культура — клубника. Срассвета и до заката Паша полол, рыхлил, поливал, подрезал, окучивал,подкармливал, изредка прерываясь на то, чтобы наколоть дров или шуганутьдетишек.Вечером, покончив с делами, Пашка частенько заходил ко мне с бутылкойналивки. Выпив, он всегда заводил один и тот же разговор:— Ты не думай, я Любашу люблю и детей тоже, и теща хороший человек. Нобольше так не могу. От этих клубничных грядок тошнит уже. Свобода мненужна, ты понимаешь, свобода!— Да забей ты на огород, как я. Поорут и перестанут.— Да собственно дело не в огороде. Свобода — это... ну как тебеобъяснить? Вот представь — прерия... и ты скачешь на коне, в ковбойскойшляпе, лассо в руках... и ни одной души до самого горизонта, только твоеранчо где-то вдалеке. Вот это — свобода! А это — тьфу! — и Пашка сненавистью оглядывался на свой образцово возделанный участок.Шел 85-й год, в Москве начался Всемирный фестиваль молодежи и студентов.На следующее лето Любаша приехала на дачу с детьми и бабушкой, но безПашки. На расспросы она не отвечала, точнее, отвечала, но в этих ответахбыло очень много эпитетов и очень мало смысла. Как я понял, Пашказакадрил на фестивале какую-то иностранку и с нею сбежал. Как выгляделего побег с точки зрения виз, развода, алиментов и прочей бюрократии -не спрашивайте, не знаю.Прошли годы, очень много всего случилось и с миром, и со мной. Никогдане думал, что попаду в Америку, но вот попал. И не так давно,путешествуя по стране с молодой женой и младшим ребенком, где-то вСеверной Каролине, как говорят америнакцы — in the middle of nowhere,свернул с шоссе, чтобы купить у фермеров свежих овощей и фруктов. Здесьфермеры продают урожай вдоль дорог, прямо как где-нибудь под Рязанью,только цивилизованней, в маленьких лавочках.На парковке стоял замызганный фермерский грузовичок, к нему былапривязана оседланная лошадь. Тощая и веснушчатая, но довольносимпатичная для американки фермерша торговала овощами, сыром, домашнимвареньем, очень вкусным самодельным хлебом. Но главной специализациейфермы были ягоды. Мы купили всего понемножку, а клубники — много,клубника была замечательная.Пока я укладывал покупики в машину, из лавочки вышел самый настоящийковбой, словно только что сошедший с экрана вестерна. Сапоги, замшеваякуртка, шляпа, шейный платок — недоставало только кольта. Ковбой сел налошадь, повернулся — и тут я его узнал.— Паша! — заорал я. — Черт тебя побери! Пашка! Краснопольский! Как тытут очутился?Ковбой соскочил с коня и кинулся обниматься.— Знаешь, — признался он, — меня уже двадцать лет никто не называлПашкой. Я теперь, понимаешь ли, Пол Редфилд.В тот день мы не поехали дальше, заночевали у Паши на ранчо. Когда женыи дети оправились спать, новоявленный Пол Редфилд повез меня — нагрузовичке, не на лошади — в местный бар, где мы до утра пили пиво вкомпании его друзей, таких же сошедших с экрана ковбоев. После третьейкружки меня уже не оставляла мысль, что в салун вот-вот ворвутсяиндейцы, и начнется стрельба.На обратном пути Пашка остановил машину на пригорке, достал две сигары.Мы вышли и закурили. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались поля,подсвеченные восходящим солнцем. Было красиво и очень тихо.— Это моя земля, — сказал Пашка. — Вот от этого столба и во-о-он до того— кругом моя земля.Дальний столб я не разглядел, а ближний видел сразу в двух экземплярах,но общий смысл уловил.— Паш, — сказал я, — а ведь это та самая свобода, о которой ты всегдаговорил. Ты мечтал об этой свободе, мечтал, и вот теперь наконец получилее. Да?Пашка крепко задумался. И только когда закончилась сигара, спросил:— Ты помнишь, сколько было клубничных грядок на моей даче?— Сотки четыре?— Три. А здесь — одиннадцать акров. Вот и вся, блин, свобода.P.S.11 акров — это, чтоб вы знали, порядка 450 соток. Для Северной Каролины— вполне средняя ферма.